Николай Мордвинов - Дневники
Телевидение — хочу об Арбенине.
Документальный фильм — хочу об Отелло.
Концерты… дал согласие на Свердловск. Зарвусь, что ли?
18/XI
Вчера слушал запись Шварца[655] и слово Андроникова о его творчестве. Какой молодец, как доброжелательно говорил, даже завидно.
А Шварц — хорошо «Мертвые души» и весьма обычно — Пушкин. Для Пушкина нужно пламя души…
Андроников захотел посмотреть спектакль «Ленинградский проспект». При случае с удовольствием покажу работу.
Репетиция «Отелло» с оркестром.
Слушал черновую запись прошлого выступления. Понял, что я поддался музыкальному строю и ушел от себя. Сейчас работаю над разговорностью речи.
Как будто бы освобождаюсь от декламации.
Помощи нет — только хвалят.
А сам… увлекаюсь, слушая музыку, и, возможно, опять начинаю уходить от себя.
«Не черен — светел ваш отважный зять». Не о ревности же дикой говорить в роли сейчас, в век светлых устремлений народов, когда великолепная роль дает возможность говорить о лучшем в человеке.
20/XI
[…] Сегодня мне удалось не поддаться «музыкальной стихии», перейдя в декламацию. Я вел себя в единстве с музыкой, но не иллюстрировал ее напевностью, декламацией.
Мне больше, чем кому-либо, надо слушать свои записи, так как я с удовольствием отдаюсь стихии чувств, порою теряя контроль над собою.
О чем надо позаботиться завтра?
Действие, действие и действие.
Для Яго — скандированная, обрывистая речь, желчная, злая, нетерпимая.
Для Отелло — открытая, доверчивая, широкая, доброжелательная.
21/XI
Большой зал Консерватории.
Трагическая поэма «Отелло» с симфоническим оркестром и хором.
Трагическую поэму назвали театром одного актера. Говорят, что главным действующим лицом получился актер.
Вел я себя на сцене собранно и уверенно. Было заволновался вначале, а потом убедил себя, что волноваться мне нечего и волнение — рефлекс. К концу зрительный зал плакал вместе со мною (я видел мелькающие платки и руки у глаз).
Приняли хорошо, горячо. Слушали предельно внимательно, и оркестр жил со мной одной жизнью.
[…] Завадский долго стоял в стороне, потом подошел. Лица перевернутое, слезы на глазах: «Это очень крупно, Коля. Как интересно ты решил Яго. Надо бы играть его. Так делали великие трагики».
— Я с Денисовым[656] в Ростове так и договорился, но… жизнь предложила свое.
— Не жалко роли Отелло?
— Конечно, жалко, но что я мог сделать?
Сегодня настоящая победа, мне чрезвычайно дорогая.
1/XII
Председательствую в обществе «СССР — Африка».
3/XII
Выступление в ГИТИСе в связи с 90-летием со дня рождения Луначарского.
5/XII
«МАСКАРАД»
Ко Дню Конституции самый подходящий спектакль! А впрочем, прекрасное (я разумею произведение Лермонтова) всегда кстати.
Полторы недели на улице слякоть. Слякоть и в организме, стоит только прилечь, взять книжку, как мгновенно засыпаю. Впрочем, с кем ни поговорю, все чувствуют себя размагниченными — сонливость, упадок сил, лень…
Трудно будет играть.
Странная, неведомая машина — человек. Вдруг пошла роль, и весь спектакль играл приподнято, освежился рисунок, ожил, нашел много нового.
И зал полный — сначала покашливал, а потом замер.
16/XII
«МАСКАРАД»
Сценическое чувство при всей своей достоверности, жизненности — сценическое чувство приятное, несмотря на то, что, скажем, артист переживает горе, трагедию.
Подлинно житейское чувство допускать в роль нельзя. Чувство должно рождаться от образа и его жизни. Иначе твое собственное захлестнет тебя и ты потеряешь управление над ним, а тут недалеко и до патологии, недалеко до потери управления своим поведением. Интересно, что Шаляпин не позволял себе «терять» это управление, боясь, что это отразится на чистоте звука.
17/XII
Кино предложило мне сделать «Лебединую песню» Чехова для телевидения.
— С удовольствием. Я сам несколько раз хотел предложить это, но как-то не собрался.
29/XII
Очень много говорят о «перевоплощении» на телевидении. Жаль, что режиссеры вымарали мои раздумья о Лермонтове, контраст был бы еще сильнее, но… предпочитают дать ерунду — это, увы, норма.
Вообще этот год дал мне очень — очень многое. Ленинская медаль утвердила признание, и я это чувствую во всем… кроме театра.
Чувствую и по потоку поздравлений и пожеланий в связи с Новым годом. Писем поступила не одна сотня от самых разных людей и из самых разных мест.
Ну и слава богу!
1966
2/I
Смотрел «Поезда расходятся»[657].
Пусть существуют разные искусства. Может быть, может существовать и такое, но в своем театре, будь я его руководителем, я бы этот спектакль не пропустил.
И не пошел бы работать в театр с такими спектаклями… Это — сделанный, завершенный, но чужой.
Режиссерские измышления, сбивающие с толку всех: то это платформа как платформа, то она без деталей, то рельсы и пр. в этом духе. Актеры-сомнамбулы, [желая] изобразить большое напряжение, говорят мучительно тихо. Не подготовленные минимальной логикой обходы, переходы и пр. пантомимы, когда актеры вдруг начинают губами изображать, что они говорят, а актриса то говорит с толпой, за которую кричит репродуктор, то собирает пантомимически цветы… которые в рост человека; все в войну чистенькие, с летами не меняющиеся. Вампука. Текст говорится такой и так, что его можно продолжать произвольно, бесконечно, или не говорить совсем.
Ионеско[658] в разбавленном виде… или, порою, механический перенос приемов кино: крупный план […], цветное кино…
Народ ругается, смеется. Сидеть в зале стыдно, потому что реплики в зале такого качества и так громко, а одна из них явно, чтобы я слышал. Под конец — свист! И около меня негодующая толпа.
— А как вы, Н.Д., относитесь к этому?
— Судить не мне.
— Ужель не стыдно театру?! Да еще и 1 р. 80 к. берете за это…
Еще два-три таких спектакля, и мы опять начнем терять зрителя. […]
7/I
«МАСКАРАД»
Да, забыл записать. В новогоднем «Голубом огоньке» показывали меня с космонавтами и мой монолог Арбенина. Конечно, не дали мое вступление к монологу. Сняли чудесно и грим очень хорош […]
Сегодня нашлось много хорошего, такого дорогого. Мне очень дорого, что роль не гаснет, не костенеет… Но какой автор! Я занимаюсь не делом: иногда позволяю себе отвлечься и послушать себя и партнеров — какие стихи нам дал автор, какие мысли вложил в них, какие чувства!!