Галина Серебрякова - Маркс и Энгельс
Жилища английских миллионеров внешним видом почти не разнятся от домов всех тех, у кого есть средства на приобретение собственного дома. Два лишних этажа не меняют скромный фасад с большей частью занавешенными окнами.
Трудно представить себе, глядя на обыкновенную оправу этих домов-сундуков, действительную стоимость собранных в них сокровищ.
Чужеземцу нелегко свыкнуться с хмурым небом и необщительными, суровыми обитателями острова. Особенно трудно попервоначалу приходилось рейнландцам, привыкшим к безоблачной лазури, избытку солнца, веселым, легко вспыхивающим людям.
И все-таки Энгельс привык к Лондону и полюбил его, хотя, как сам говорил, был вынужден обуздать принесенную с континента жизненную энергию и понизил барометр жизнерадостности с 760 до 750 миллиметров, прежде чем сжился с местным укладом. Он убедился, что британцы прямодушнее, чем многие другие, а существование без полицейских придирок искупает некоторые неудобства быта.
В часы досуга он совершал долгие прогулки по городу с кем-нибудь из знакомых. Когда в Лондон летом 1885 года приехала писательница социал-демократка Минна Каутская, Энгельс нашел в ней интересного собеседника и выносливого попутчика в странствиях по столичным окраинам. Минне Каутской было 50 лет. Несмотря на возраст и хроническую болезнь, вынудившую ее некогда оставить театр, на сцене которого она достигла уже известности, писательница сохранила и стройную фигуру и моложавое лицо. Особенностью творчества Каутской была отвага, с которой она, вторгаясь в жизнь рабочего класса, ставила и пыталась разрешить больные вопросы социальных отношений. Именно это редкое свойство и привлекло к произведениям немецкой социалистки внимание Маркса и Энгельса и внушило им уважение к ее дарованию. Они считали книги Каутской не только талантливыми, но и весьма полезными для развивающегося социал-демократического движения.
Минна была умная, образованная женщина. Она могла бы показаться чересчур обыкновенной, так как чуждалась жеманства, оставаясь скромной и простой в обращении. Эти свойства по достоинству оценил Энгельс, который ненавидел всякое кривляние и заносчивость, считая, что они обязательно прикрывают пошлость, невежество и бездарность.
Писательница поделилась с Энгельсом тяготами своей профессии.
Путь женщины в литературе всегда тернист. Ей приходится преодолевать предубеждение, связанное с тысячелетиями неравенства, в мужчине она встречает жестокого и сильного конкурента.
Минна Каутская писала в своих романах о рабочих и крестьянах. Героями Минны оказались живые, деятельные люди, взывающие не к состраданию, а к борьбе. Обо всем этом шел разговор между писательницей и Энгельсом во время одной прогулки по окраинам столицы. День был умиротворяюще светел, и дымка, нежная, как Млечный Путь, затянула небо.
Спустившись с Хайгейтских холмов, Энгельс и Каутская пришли на Мейтленд-парк-род, к дому, где жил и умер Маркс, и в молчании постояли перед серыми стенами. Всю обратную дорогу Минна настойчиво расспрашивала Энгельса о его друге. А Фридрих, как всегда, когда речь шла о Марксе, охотно вспоминал их общее прошлое.
Вскоре Каутская вернулась в Вену, откуда прислала Энгельсу свой новый роман «Старые и новые».
Отвечая Каутской, Энгельс писал:
«Я ни в коем случае не противник тенденциозной поэзии как таковой. Отец трагедии Эсхил и отец комедии Аристофан были оба ярко выраженными тенденциозными поэтами, точно так же и Данте и Сервантес, а главное достоинство «Коварства и любви» Шиллера состоит в том, что это — первая немецкая политически тенденциозная драма. Современные русские и норвежские писатели, которые пишут превосходные романы, все тенденциозны. Но я думаю, что тенденция должна сама по себе вытекать из обстановки и действия, ее не следует особо подчеркивать, и писатель не обязан преподносить читателю в готовом виде будущее историческое разрешение изображаемых им общественных конфликтов… Вы доказали, что умеете относиться к своим героям с той тонкой иронией, которая свидетельствует о власти писателя над своим творением».
Настали святки 1885 года. Вечером за большим праздничным столом у Энгельса собрались друзья. Среди них был и химик Шорлеммер. Настроение у всех было вначале невеселым из-за смерти одного из друзей Маркса и Энгельса, старого коммуниста Боркхейма.
— Пули падают в наш квадрат. Валятся старые ветераны, могучие дубы, — посасывая сигару, негромко заметил Энгельс, помолчал и, распрямив плечи, поднял бокал, предлагая тост за густую молодую поросль социалистов во всем мире.
Ужин был превосходный. Об этом особо постаралась Ленхен, которой в стряпне помогала Тусси. Не обошлось без традиционного пудинга с коринкой, украшенного ярко-зелеными колючими ветками остролистника с пунцовыми ягодками, растущими прямо из листа. Маленькая елочка, освещенная разноцветными свечками, выглядела красиво. Глядя на деревцо, Энгельс вспомнил большой чопорный дом в Бармене, отца в черном сюртуке, читавшего нараспев библию и евангелие в рождественский вечер всему многочисленному семейству, мать, жизнерадостную, остроумную.
Речь зашла о Германии и ближайших ее перспективах. Энгельс, несмотря на свои 65 лет, казался нисколько не старше всех собравшихся. Лицо его, когда он говорил о том, что его особенно живо интересовало, еще более молодело. Считая себя не особенно умелым оратором из-за легкого заиканья, он не особенно любил произносить длинных речей прилюдно с трибуны, но, легко увлекаясь в застольном разговоре, был замечательным всепокоряющим собеседником. Стремительность его мысли, образность и богатство словесных красок в сочетании с моложавостью, прекрасной осанкой совершенно уничтожали ощущение преграды, которая невольно возникает между разными поколениями. Молодежь тянулась к Энгельсу, и он не только не препятствовал такому отношению к себе, как к равному, а поддерживал его и легко переходил на ты с людьми совсем еще юными, если они сумели внушить ему уважение к себе. Он вел себя с ними не по-отцовски, а скорее по-братски.
В этот вечер среди любящих его, преданных людей Энгельс говорил с особым воодушевлением.
— Я верю, друзья, все движется к намеченной нами цели. Опыт подтверждает, что настоящему искусству воевать мы обучаемся в боях, на войне. Что ж, история, думается, не лишит молодых революционеров и дальше этой школы. Но умелое маневрирование подчас стоит сражения. Тактика в военном деле иногда важнее бессмысленной отваги. Право же, можно дать почувствовать железную руку сквозь бархатную перчатку, но необходимо, чтобы враг при этом ощутил твою силу.
