Александр Стекольников - Васил Левский
— Пора!
Игнатий перекрестился и вышел. Теплая весенняя ночь окутала город. Все спало. Зайдя в конюшню, он взял охапку соломы, расстелил ее на каменных плитах двора от конюшни до ворот. Обвязал тряпками кованые копыта коня и вывел его за ворота...
Было это 3 марта 1862 года.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
МОНАХ СТАНОВИТСЯ ВОИНОМ
Пятый день пробирается Игнатий на запад. Позади большой и шумный Пловдив, многочисленные села Фракийской равнины, стройные минареты Софии.
За Софией на горизонте вновь поднялся родной Балкан. Дорога идет по его южным отрогам.
Места незнакомые, манящие новизной. Случайные спутники рассказывают преданья старины глубокой, дела недавних лет. Слушает Игнатий, и кажется ему, что не вода, а кровь сочится из-под камней, и ветки, словно тысячи рук, протягиваются к нему с мольбой о защите.
— О боже, есть ли такой уголок, где бы не страдал болгарин?
Ночь захватила в горах. Приютили пастухи. Овцы загнаны в кошару[25]. Костер давно погас. Не спится в теплую весеннюю ночь. Пастух приложил к губам кавал и заиграл.
Пел кавал, рассказывал о красоте родной земли, о море горя, затопившем ее:
Едет Стоян чащобой,
Гонит коня лихого,
Молвит такое слово:
«Здравствуй, мой лес зеленый,
Здравствуй, мой лес прохладный!
Правду скажи юнаку,
Правду открой Стояну:
Что ты поник ветвями,
Что почернели листья?
Снег ли обжег нежданный
Листья твои и ветки?
Или лесным пожаром
Зелень твою опалило?»
Лес отвечал Стояну:
«Здравствуй, Стоян-красавец!
Правду тебе отвечу.
Нет, не мороз ударил,
Нет, не сожгли пожары
Листья мои и ветки.
Я почернел от горя.
В полдень прошли сквозь чащу
Триста рабынь-невольниц.
Шли на цепи гречанки
Гибкие, словно ветви,
Шли на цепи валашки
Нежные, словно листья,
Шли на цепи болгарки
Белых цветов белее.
Чистые слезы роняли,
Жаловались, вздыхали:
«Кто нас спасет, несчастных,
От басурманов черных?»
...Оборвалась песня. Говорить не хотелось. Запрокинув голову, глядел Васил в бездну звездного неба. Обступивший поляну лес прорезали тревожные крики. Васил вскочил.
— Это ночная птица, — сказал пастух.
— Птица? А мне показалось — девичьи голоса...
Под вечер другого дня Игнатий подъезжал к Нишу, небольшому городу с болгаро-сербским населением. Усталый конь, понуря голову, брел по пыльной дороге. Вдали показалась белая башня. Стояла она на дороге, образуя ворота. Доехав до башни, Игнатий сошел с коня. Вглядевшись в ее стены, в ужасе отпрянул. Что это? Башня сложена из человеческих черепов.
Придя в себя, Игнатий оглядел башню со всех сторон. Тысяч пятнадцать-двадцать черепов пошло на ее сооружение.
Сохранившиеся на черепах волосы шевелились точно живые. Набегавшие с гор струи ветра врывались в пустые глазные впадины и ощеренные рты, и тогда казалось, что тысячи черепов жаловались и стонали.
Игнатий опустился на колени, скорбно склонив голову. Кто-то тронул его за плечо:
— Встань!
Игнатий вскинул голову и увидел сильного сурового человека.
— Встань, юноша! Не скорбеть по ним надо. Слышишь: к мщению они зовут.
Оглядев Игнатия, он продолжил:
— Ты, видно, не здешний. Иди и запомни эту башню.
До города ехали вместе. Суровый человек оказался нишским жителем.
— Ты заметил, — говорил он Игнатию, — что в нижней части башни черепов меньше. Жители окрестных селений по ночам тайком выкрадывают их и хоронят по христианскому обычаю. Так от башни может не остаться и следа. Воздвиг ее губернатор Ниша, турецкий паша, из голов сербов и болгар, убитых при подавлении Нишского восстания.
Приблизившись вплотную к Игнатию, спутник многозначительно добавил:
— А если бы мы все были дружны, не удалось бы этого сделать турецкому паше. Как ты думаешь?
Не успел Игнатий ответить, как услышал:
— А вот и Ниш! Доброго тебе пути, юнак!
В Нише Игнатий разыскал своего давнего знакомого, дьякона Геннадия, приезжавшего не раз в Карлово по делам своего патрона, нишского исповедника, архимандрита Виктора.
В ближайшем селе друзья сбросили рясы, купили крестьянскую одежду, срезали длинные дьяконские волосы и отправились в путь.
На границе они продали коней сербским офицерам и подались пешими в столицу Сербии Белград.
Молодое Сербское княжество в ту пору переживало бурный период своего национального становления.
После образования независимого Сербского княжества Турция оставила за собой право иметь свои гарнизоны в крепостях Сербии, в том числе и в ее столице. С помощью этих гарнизонов турецкий султан держал под своей опекой Сербское княжество, подчеркивая его вассальную зависимость от Турции.
Князь Михаил Обренович, вступивший на престол в 1860 году, задался целью достичь полной независимости Сербии и объединения вокруг нее других южно-славянских земель.
Созванная в августе 1861 года скупщина [26] поддержала планы князя и приняла закон об организации народного ополчения в составе пятидесяти тысяч человек. Фактически это был закон о создании новой армии в дополнение к тем шести тысячам человек регулярного войска, которое Сербия имела право содержать согласно договору с Турцией.
Князь Михаил попытался мирными средствами добиться вывода из Сербии турецких гарнизонов, но это не привело к желаемым результатам. Турция не намерена была сдавать своих позиций в Сербском княжестве. Развитие событий грозило перерасти в войну.
Сербский князь ищет союзников среди славянских народов и прежде всего среди болгар. Он устанавливает связь с находящимся в Белграде руководителем болгарской повстанческой организации Георгием Раковским. Министр иностранных дел Сербии Илья Гарашанин раскрывает Раковскому сербские планы. В ту пору Раковский был убежден, что Болгария сможет добиться освобождения только в союзе с Сербией. Он полагал, что восстание в Болгарии, приуроченное к началу войны Сербии против Турции, приведет к победе. Сербские планы борьбы против Турции за независимость устраивали Раковского. И он дал согласие на организацию в Белграде болгарского добровольческого легиона (легии). Было условлено, что легион после соответствующей подготовки вторгнется в Болгарию и поднимет там восстание, которое отвлечет турецкие силы, поможет Сербии очистить страну от турецких гарнизонов. Сербы, в свою очередь, обещали прийти на помощь восставшим болгарам.
