Юрий Малов - Мои московские улицы
Страсти по футболу: нежелательные последствия
В отличие от теперешних школьников, вспоминая свое прошлое, кажется, что в начальные классы школы мы ходили лишь для того, чтобы, дождавшись последнего школьного звонка, кубарем скатиться по лестнице на первый этаж к раздевалке, схватить свои пальтишко и шапку и бежать «столбить» соседний пустырь для очередной футбольной баталии.
В футбол играли поголовно все, в любое время года, используя любые подручные средства: теннисный, резиновый или тряпичный мяч, консервную банку, а то и просто льдышку. Вероятно, одной из причин повального «поражения» этой «эпидемией» был эмоциональный настрой самого общества, медленно отходившего от многолетних, суровых, военных будней. Футбольное действо утверждало реальное возвращение мирной жизни.
Исторические победы футболистов московского «Динамо» в Англии в 1945 году еще больше подхлестывали ажиотажный интерес к этой игре, волна которого с головой накрыла всех мальчишек тех лет. Футбол до определенного возраста был тогда почти нашим «всё». От умения или даже просто желания играть в него зависел авторитет каждого мальчишки во дворе и школе.
К концу четвертого урока – времени окончания наших занятий в начальных классах – мы обычно определялись, кто будет играть, с кем, против кого и где. Принцип формирования команд был прост: звено против звена, ученики одного ряда парт против другого, Пушкинская улица против Петровки и т. д. Важнее было найти место, где играть. Почти всегда мы начинали свои футбольные сражения на одном из ближайших пустырей, примыкавших к школе. Участники двух противоборствующих команд складывали свои портфели каждые на своей стороне «поля» в две кучки, размечая, таким образом, футбольные ворота. Один из игроков тщательно выверял расстояние между «штангами» следами своих ботинок, аккуратно выставляя пятку к носку, добиваясь точной соразмерности створов обеих «ворот», и матч начинался.
Мы придерживались базовых правил игры с некоторыми исключениями вынужденного характера. У нас не было судей, не было правила «офсайда», три корнера приравнивались к пенальти, продолжительность матчей определялась установленным пределом счета.
К сожалению, на одном месте долго играть не удавалось. С лучших площадок нас сгоняли выходившие вскоре старшеклассники. Мы перекочевывали в один из ближайших дворов. Шумная беготня по двору, азартные выкрики, стук мяча и разбитые стекла предопределяли наш очередной неумолимый исход чаще всего под давлением силовых структур в лице всемогущих дворников. Кочуя, таким образом, по дворам, мы нередко завершали свои футбольные поединки на Советской (Тверской) площади – на том месте, где сегодня стоит памятник основателю Москвы, Ю. Долгорукову.
Зимние футбольные увлечения сыграли со мной злую шутку. Так, во всяком случае, утверждали мои родители. Разгоряченный игрой, вспотевший, – мне в голову не приходило, что могу простудиться, остывая на морозе в перерывах между футбольными баталиями. О соблюдении каких-либо общепринятых гигиенических норм не могло быть и речи из-за отсутствия практической возможности их соблюдать, не говоря уже об отсутствии представлений о таких нормах. В результате каждую зиму в 1944 и 1945 годах болел воспалением легких. Надо сказать, что сам процесс лечения этого заболевания в домашних условиях был довольно приятным времяпрепровождением. Каждый такой период, – а он продолжался не менее месяца, я проводил в кровати за беспробудным чтением книг, которые мне приносили родственники и знакомые из библиотек, и прослушиванием популярных радиопередач: «Клуб знаменитых капитанов», «Почта», «Угадайка», «Театр у микрофона» и других интересных передач тех лет.
Мои неприятности со здоровьем, наверное, происходили не только из-за простудной составляющей, но и от несбалансированного питания, дефицита витаминов. В эвакуации в Барнауле в течение года основой нашим меню была картошка с капустой. Подсолнечное масло, сахар, муку удавалось выменивать на рынке на изделия моей бабушки, которые она творила, лихо перекраивая и перешивая из маминых платьев, на своей швейной машинке – той самой, которую она, несмотря на все возражения, ухитрилась привезти в Барнаул. Никаких фруктов не было и в помине, также как и таких продуктов, как сливочное масло, яйца, мясо. Крайне дефицитным товаром считалась мука, лакомством – оладьи и блинчики на постном масле.
После возвращения в Москву в 1943 году рацион питания улучшился, но ненамного. Основу его продолжала составлять картошка. От маминого учреждения нам выделили участок земли – соток шесть в том месте, где недавно сражались герои-панфиловцы, сдержавшие наступление немецких танков на Москву. Каждое воскресенье, начиная с мая месяца, мать с бабушкой на электричке отправлялись обрабатывать этот участок. Его нужно было вскопать, посадить картофель, потом пропалывать всходы и в сентябре-октябре собирать урожай. С собой они брали и меня. Ездил я с ними с большой охотой. К сельскохозяйственным работам меня не привлекали, но разрешали лазить по разбитым танкам и другой военной технике, которая была свезена с поля в близлежащий овраг. В результате таких «плантационных» работ каждую осень мы собирали 6–8 мешков картофеля, которые привозили в Москву на грузовиках материнского учреждения. Хранилась картошка в кладовой комнате, которая находилась на лестничной площадке рядом с нашей квартирой. Бабушка виртуозно готовила разные варианты блюд из картофеля на завтрак, обед и ужин. Её хватало на всю зиму. В конце 1944 года вернулся с фронта отец. Стало легче. Появились дополнительные продукты, иногда даже такие редкие, как курица. У отца была служебная поликлиника, куда прикрепили и меня с матерью. Вот в этой поликлинике матери и сказали: «Куда же вы смотрели? У вашего ребенка туберкулез».
В результате зимой 1945 года меня отправили в специализированный туберкулезный санаторий, который находился недалеко от станции Яуза по Ярославской железной дороге, где я пробыл 7 или 8 месяцев.
Наш санаторий размещался в старом двухэтажном строении дачного типа с обширной застекленной верандой на втором этаже. Насколько помню, он располагался где-то в лесопарковой зоне Лосиного острова. Санаторий был детским, человек на 60–80 мальчиков и девочек от 7 до 13 лет. У всех ребят был туберкулез в разных стадиях: от очаговых поражений легких до каверн в них. Основной принцип лечения заключался в полной изоляции ребят от внешнего мира и соблюдении строгого режима. К нам не допускались даже родители. Регулярное питание и послеобеденный сон на свежем воздухе на веранде в спальных мешках служили основными лекарствами. Мы вроде и на прогулки не выходили.
