Юрий Малов - Мои московские улицы
В наши дни двор объединял живущих в доме людей, зачастую независимо от пола, возраста и даже общественного положения. Все пространство двора при входе в него с улицы – как справа, так и слева – занимали девчонки со своими прыгалками и классиками. Это была их территория. Нам принадлежала дальняя часть двора, которая упиралась в двухэтажный дом, с нарисованными на нем футбольными воротами. Посередине двора в небольшом углублении в невысокой каменной стене, отделяющей наш двор от дома № 20, в летнее время всегда выставлялся стол, на котором взрослые жители дома играли в домино или просто сидели, курили, беседовали. Иногда весь двор превращался в арену страстной спортивной борьбы, когда ребята постарше начинали играть в лапту, а все присутствующие при этом – как взрослые, так и молодые – «болели» за своих. Такие игрища были нечастыми, да к тому же они не поощрялись многими жильцами дома, поскольку часто заканчивались разбитыми окнами.
Случалось, что иногда ребята пускались и в азартные игры на деньги, если считать разменные монеты деньгами. Играли на заднем дворе вдали от взрослых глаз. У нас были популярны две игры: расшибалка и пристеночек. При первой все монеты-ставки участников игры складывались столбиком одна на другую, и он устанавливался в центре прямой линии, прочерченной мелом. Участники по очереди бросали свои биты-монеты с расстояния 3–4 метров до этой черты. Чья бита приземлялась ближе всех к черте с внешней стороны, получал право первым расшибить столбик монет ударом своей биты. Те монеты, которые после его удара переворачивались на противоположную сторону, считались его выигрышем. Если это у него не получалось, следующий участник получал право испытать свою судьбу игрока.
Игра в пристеночек требовала большего глазомера и точности расчета. Участники по очереди пытались отскоком своей монеты от стены положить её на землю как можно ближе к монете другого участника. Если две монеты можно было объединить растопыренными пальцами одной кисти, победитель забирал чужую монету.
Но в такие игры мы играли довольно редко не из моральных соображений, а из-за отсутствия финансовых возможностей. Когда у наших ребят оказывалась мелочь, оставшаяся от походов по поручениям взрослых в магазин или булочную, то в первую очередь она тратилась на походы в кино.
Кино – это было наше тогдашнее всё. Даже театр не мог конкурировать с подавляющей популярностью кинематографа. Центральный Детский Театр перед тем, как переехать на Театральную площадь, размещался в доме на Пушкинской улице (Б. Дмитровке) напротив музыкального театра Станиславского и Немировича-Данченко. Там сегодня расположено отделение полиции. Здание Совета Федерации РФ в настоящее время наглухо закрыло проход к нашей школе, в который выходили служебные входы в детский театр. В наше время мы каждый день проходили мимо открытых дверей служебных входов в ЦДТ, наблюдая за перекурами рабочих, которые занимались сменой декораций к спектаклям, хаотичной суетой технических работников театра перед началом спектаклей. Зная внутренний распорядок работы этого театра, нам не составляло особого труда пробираться в зрительный зал через его широко открытые служебные двери, минуя кассы и контролеров. Посещение театра таким способом представляло определенный «спортивный» интерес. Помнится, я лично побывал в этом театре на спектакле «Город мастеров» раз пять. Но вне всяких сомнений походы в кинотеатры «Центральный» или «Метрополь» котировались у нас несравненно выше.
Чтобы завершить повествование о наших «интеллектуальных» преференциях тех лет и мотивах, побуждающих к творческой деятельности, не могу не рассказать о попытке поступить в балетную школу Музыкального театра имени Станиславского и Немировича-Данченко.
На нечетной стороне Б. Дмитровки в доме № 17 и сегодня продолжает работать известный музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко. С 1839 по 1909 годы здесь функционировал популярный в Москве, и не только в ней, Купеческий клуб, неоднократно упоминавшийся в книгах наших классиков, в частности, в пьесах А. Островского. А еще раньше эта территория была занята усадьбой графа П. С. Салтыкова, которая доходила до Тверской улицы. Интересно, что дед, отец и сын Салтыковы были генерал-губернаторами Москвы при разных правителях России. В 1909 года в главном здании усадьбы открылось кабаре «Максим», а после революции здесь давали представления две студии: Станиславского и Немировича-Данченко. В 1941 году они объединились в один музыкальный театр, успешно работающий и поныне.
Не отягощенные этими историческими деталями, мы с приятелем предприняли попытку поступить в балетную школу этого театра, преследуя сугубо корыстные цели.
Дело было так. В пятом классе мой товарищ Вова Изосимов по секрету сообщил мне, что наш одноклассник Рудик (Руденко) вот уже несколько дней обосновался на задней парте в среднем ряду – она у нас в классе пустовала – и читает там какие-то книжки. Сам факт чтения на уроках нашими учениками посторонней литературы не вызывал никакого удивления, книги на уроках читали многие, в этом не было ничего исключительного. Загадочным в его поведении было то, что при этом он постоянно сосал конфеты. На перемене Вова вместе со мной прижали Рудика к стенке и потребовали сообщить источник его резко возросшего благосостояния. Рудик, реально оценив ситуацию, не мог отказать нам в «просьбе». Он рассказал, что конфеты-подушечки у него появились после того, как он поступил в балетную школу при театре Станиславского и Немировича-Данченко, где ему еженедельно стали выдавать продовольственный паек, включающий и леденцы-подушечки, которые он употребляет на уроках. Мы потребовали, чтобы он отвел нас с Вовкой туда, где даром выдают такие замечательные пайки. После окончания школьных занятий, ведомые Рудиком, мы вошли в служебный вход театра Станиславского непосредственно с Б. Дмитровки, затем проскочили несколько полутемных коридоров и оказались в раздевалке рядом с репетиционном залом. Нас попросили раздеться, к чему мы были совсем не готовы. В нашем далеко не презентабельном исподнем мы прошли в просторный и светлый зал с зеркальной стеной. Этот зал опоясывали перила. Здесь нас стали разглядывать три женщины, очевидно преподавательницы балетной школы. Они начали гнуть нас во все стороны, выгибать ступни ног, заставляли махать ногами и при этом что-то тихо говорили между собой. Аудиенция закончилась довольно быстро. Мы с Вовой были признаны непригодными для балета по причине отсутствия необходимых физических кондиций – заключение, которое лишило нас желанного пайка, что расстроило нас больше всего. Вердикт о нашей физической непригодности для балета был нам непонятен. Но он не помешал нам продолжать заниматься нашим любимым делом – играть в футбол.
