Ирина Озерова - Память о мечте (сборник)

Она жила, она была – Снегурка.
Не знаю – где,
Но знаю – где-нибудь.
И ледяное сердце билось гулко.
Ей ледяную разрывая грудь.

Ей валенок к морозам не валяли
И не вязали пуховой платок.
С ней пани на гулянках не гуляли:
Отпугивал Снегуркин холодок.

Из голубого снега рукавицы,
И голубые волосы до пят,
И ледяные слезы на ресницах
Солеными сосульками висят.

Ее соседи, как могли, любили,
Так деловито, буднично добры.
Они для обогрева запалили
Веселые сосновые костры.

О, люди добрые, вы мне поверьте:
Лишь миг один помедлив на ветру,
Она рванулась к вам, а не в бессмертье,
Легко шагнув к последнему костру.

Ухожу головою в омут.
Разомкнулась, сомкнулась волна,
И не женщина я, а омуль,
И желанна мне глубина.

Я плыву, раздвигая жабры,
Я ищу свой рыбий народ,
И в себя я вбираю жадно
Из зеленой воды кислород.

Я плыву, раздвигая водоросли,
Смыслу здравому вопреки,
Развеваются, словно волосы,
По бокам моим плавники.

Что меня ожидает? Не знаю…
У меня рыбьих навыков нет.
Я такая еще земная,
Я несу в себе солнечный свет,
Я стараюсь еще по-земному
Чешую, как пальто, распахнуть.

Но уже к неизвестному дому
Мой невидимый тянется путь —
Новых родичей острые лица
И земных рыбаков невода…
Никогда мне теперь не напиться,
Если всюду – вода и вода.

В глубину не проходит волненье,
Ни любви, ни беды в глубине…
И горчайшая сладость сомненья
Исчезает бесследно во мне…

Успехи его отшумели.
В сомнении он и в тоске
Сидит, как на печке Емеля…
А щука – в далекой реке,

А щука – в другом поколенье,
В другом измеренье плывет,
И щучьего нету веленья,
И он без веленья живет.

Идет к государыне-рыбке,
Кричит, надрываясь, во тьму.
Но, видно, теперь за ошибки
Придется платить самому.

Ах, время! В муку перемелют
Емелю его жернова.
…Но чает, но чует Емеля,
Что прежняя щука жива!

Над первозданной зыбкостью болот,
Где мошкара парит, как испаренья,
Меня несет трудяга-вертолет,
Как будто в самый первый день творенья.

Я вглядываюсь в полотно земли…
На нем художник, гениально-строгий,
Рисует время, скрытое вдали,
Штрихами санно-тракторной дороги.

В ненастной немоте нелетных дней,
Когда буксуют, что ни метр, колеса,
И падают, лишенные корней,
Порывом ветра сбитые березы,

Прислушавшись, сумеешь различить
Невиданные, чистые созвучья.
Но их нельзя по нотам разучить,
Таким напевам только жизнь научит.

А вибробур врезается во тьму,
Пласты времен соединяя вместе,
И я теперь, наверно, не пойму,
Где центр земли, а где ее предместье.

О. вечного движенья маята —
То океан, то вакуум под килем,
Уходят люди в новые места,
Подверженные центробежной силе.

Они через снега и грязь идут,
И Землю поступью своей вращают,
Они самих себя находят тут,
И сотворенье мира завершают.

Попутный ветер в странствия велит,
Вперед плывет бумажный наш кораблик,
И на фуражке капитанской крабик
Воинственно клешнями шевелит.

Пересекаем океан. Но вот
Окончен со стихией поединок —
Нас потопил космический ботинок
Прославившейся фирмы скороход.

И не было спасательных кругов,
И канули мы, словно в лету, в воду.
А впрочем, что за дело пешеходу
До маленьких бумажных моряков?!

Мы совершали заурядный рейс,
Никто не вспомнит нас в стране бумажной,
И не почтит наш экипаж отважный
Ни вежливая скорбь, ни интерес.

Удел всего непрочного таков.
Но гордо мы не опускаем флаги, —
Кусочек разлинованной бумаги
Среди асфальтовых материков.

Эгоистична, добра ли —
Вам доверять не хочу.
В межгалактическом ралли
Я одноместно лечу.

В гиперпространстве едва ли
Путь я себе облегчу.
Риск – в стародавней опале
Риску детей обучу.

В вакууме, словно в зыби,
Страшно единственной рыбе —
Было б хоть два корабля!

Не суетливым смятеньем,
А человечьим терпеньем
Встретит свой финиш Земля.

Отмерьте мне хоть полчаса,
Оставьте краткий миг хотя бы!
О, благодатные леса,
Как вами надышалась я бы.

Ведь все еще хитра лиса,
И курочки, как прежде, рябы…
Еще касается роса
Ступней простоволосой бабы.

Куда – вперед или назад?
На сей предмет различный взгляд.
Пускай вода из крана льется!

Но я, наверно, предпочту
Тяжелых ведер простоту —
Былую глубину колодца!

Чтоб записать симфонию души,
Немыслима условность нотных знаков,
И почерк у людей неодинаков,
И разной жесткости карандаши.

Как выразить себя, себя найти?
И что принять – октавы или кванты —
Как меру исчисления таланта,
Как верстовые столбики пути?

Но равно Данте или Галилей
Имели ключ от рая и от ада…
И есть ли в жизни большая награда,
Чем верность одержимости своей.

Победы редки. Человек живет,
Не думая о славе и карьере.
Зачем ему бессмертие Сальери?
Лишь времени он предъявляет счет,

Не поднимая воспаленных век,
Он формулы или поэмы пишет,
Они ему как воздух или пища
Нужны. И потому он – человек.

Я хлеб в гречишный мед макала,
Присев, как у стола, у пня.
И, как на бедного Макара,
Валились шишки на меня.

И пахло иглами – колюче,
И сладко – дымом и листвой,
И птицы, черные, как тучи,
Сгущались в синеве лесной.

Все было, как на самом деле —
Хоть на неделю, хоть на год…
Но только листья – не летели,
Не насыщал гречишный мед,

Была коротенькой тропинка,
Беззвучным был пчелиный рой,
И даже тонкая травинка
Не гнулась под моей ногой.

И шишки были невесомы,
И неподвижна синь небес…
Он был так ловко нарисован —
Душистый мой сосновый лес,

Что я, не угадав обмана,
Присев у пня, как у стола,
За два шага, за два тумана
До леса так и не дошла!