Виктор Ротов - И в засуху бессмертники цветут... К 80-летию писателя Анатолия Знаменского: Воспоминания
Знаменский полагал и, думается, не без основания, что в новом веке Шолохова прочтут по — новому, настолько он глубок и многогранен.
Без злобы, спокойно, но с тонкой иронией относился Анатолий Дмитриевич к бесконечному муссированию нелепых слухов о Шолохове, якобы, присвоившем чужую рукопись «Тихого Дона». Известно, что к слухам о «плагиате» присоединил свой голос и Солженицын, которому, как видно, не давал покоя колоссальный международный авторитет Шолохова. Может, самовлюбленному «пророку» мечталось: а вдруг пьедестал опустеет?.. Недруги Шолохова (читай: всего русского!) обычно называли «истинным» автором «Тихого Дона» донского казака Федора Крюкова, закончившего свой жизненный путь в 1920–м на Кубани в Добрармии Деникина. Но никто иной, как именно Знаменский, был инициатором издания сборника художественных произведений Федора Крюкова, дабы и помянуть его добрым словом, и лишний раз показать читателю абсолютную разницу между ним и Шолоховым, между способным подмастерьем и великим мастером.
Наверное, по какому‑то высшему промыслу творческая судьба, можно сказать, свела Знаменского с Шолоховым на самом широком литературном поле. Когда‑то одна дотошная корреспондентка упрекнула Шолохова, еще довольно молодого, что привлекательные герои «Тихого Дона» почему‑то только белые, а почему, дескать, не красные? «О красных в гражданской войне, — ответил Шолохов, — напишет, видимо, кто‑то другой».
Этим другим, пожалуй, и суждено было стать Анатолию Дмитриевичу Знаменскому. Трагедия Филиппа Миронова, главного героя «Красных дней», героя не выдуманного, конкретноисторического, весьма схожа с трагедией Григория Мелехова. Но это уже не белый — красный командир. Миронова знал и ценил Ленин, перед ним преклонялись казаки всего Дона, а счеты с ним свел «демон» Троцкий. Лев Давидович велел, как бы нечаянно, пристрелить несговорчивого казака в момент прогулки арестованных в тюремном дворе. И лишь с полгода спустя Владимир Ильич поинтересовался: «А где, скажите‑ка, наш Миронов?». Увы!..
Не осмеливаюсь сопоставлять эти два романа — «Тихий Дон» и «Красные дни», — сравнивать их в художественном плане, это право читателей, но что это две стороны одной медали — художественного отображения гражданской войны на Дону и Кубани — факт неоспоримый. И тот и другой роман о трагедии казачества, спровоцированной яростными русофобами.
Сегодня нам, кубанцам, очень не хватает Знаменского. Не хватает всем: и читателям, и писателям. Впрочем, не только нам, скорее — всей России…
Виктор Ротов
ОЗАБОЧЕННЫЙ ГРАЖДАНИН РОССИИ
«Анатолий Дмитриевич — один из немногих, кто поднял свой голос в защиту Шолохова»
1. Некоторые откровения
В кабинете писателя все сохраняется так, как было при нем: на столе — Сизиф, катящий каменную глыбу в гору. На стене висят на гвоздике, в порядке реликвии, несколько объявлений о встречах писателя с читателями. Диван, на котором он умер… Сидя. И книги, книги, книги… На столе раскрытая общая тетрадь, в которой Нина Сергеевна тщательно делает опись оставшихся рукописей и документов. Большая стопка папок.
Я открыл верхнюю. «Переписка с историками и ветеранами граждан, войны».
Среди писем — письма сына Миронова. Он тоже был в заключении. По странному совпадению — в том же лагере, где отбывал срок Знаменский. Там они и познакомились.
К. И. Приймы — журналиста, шолоховеда. Автора книги «“Тихий Дон” сражается».
В. И. Волгина — доктора филологических наук, ветерана гражданской войны, отбывшего длительное заключение на Колыме; инициатора гражданского иска против Буденного (и такое, оказывается, было). Оригинальный и смелый человек. В беседах со Знаменским на его вопрос: «Как вы решились подать иск на Буденного?», — ответил: «Мы судились не столько с самим Буденным, сколько со всей той историографией».
Н. В. Суетенковой — жены Ф. К. Миронова, которая сидела в той же тюрьме, что и муж. (В Бутырке. В женском отделении). Она пишет в своем письме:«… Во время прогулки незнакомый мужчина, проходивший вблизи меня, спросил: «Вы ничего не знаете о своем муже?». Я, вздрогнув, ответила: «Нет, ничего». — «Так знайте, он убит второго апреля во время одиночной прогулки по тюремному двору…».
И еще масса писем и документов, от которых действительно дух захватывает.
Анатолий Дмитриевич и Нина Сергеевна познакомились, когда он был еще в опале. В местах его спецпоселения, в Вой — Воже, Коми ССР. Она работала вольнонаемной в конторе. На его предложение руки и сердца откликнулась сразу, без колебаний. Потому что он ей нравился и как человек и из солидарности по одинаковой судьбе: за ее родителями тянулся шлейф репрессированных. Родители в свое время имели богатую пасеку, жили доходно, а потому подлежали раскулачиванию. По этой причине семья оказалась сначала в Башкирии, а потом и в Вой — Воже.
— …За что полюбила его? — предвосхищает она мой нескромный вопрос, видно, по глазам поняв, что я маюсь спросить ее об этом. — С ним всегда интересно…
Перед встречей мы с Ниной Сергеевной обозначили главное направление темы нашего разговора: «Какой должна быть жена писателя?».
— Если сказать одним словом, — улыбнувшись сказала она, — терпеливой. Вижу, вы удивились моим словам. Да. Он был вспыльчивый. Но быстро отходил. Зная это, я старалась не «подогревать» его, когда он заводился. Помалкиваю себе. И точно — через полчаса подходит, обнимает нежно. Конечно, это нелегко быть терпеливой. Но мне помогала любовь. Нам помогала любовь, — поправилась она. — Обоюдная. Он даже стихи писал мне: «Не пою о любви, потому что от счастья боюсь задохнуться…». Он много работал.
А его работа, вы знаете, требует сосредоточенности. Он сравнивал труд писателя с трудом Сизифа, — Нина Сергеевна улыбнулась, скосив глаза на статуэтку. — Меня Господь Бог наградил понятливостью. Я понимала, что мое дело при таком муже — отлаженный до мельчайших мелочей быт. Он должен был видеть во мне настоящего устроителя нашей жизни. И, конечно же, чувствовать во мне некую опору. Поддержку. Ведь он всю жизнь прожил с клеймом «бывший зэк». Это было своеобразной психологической пыткой. Я это понимала, а потому всячески старалась затушевать в повседневности эти его воспоминания о прошлОом. Мы как бы вместе боролись с этим навязчивым комплексом «неполноценности». Все это — слагаемые терпения… Ну а главное, конечно же — любовь…
К нам в комнату вошла Оля (Ольга Анатольевна). Приобняла мать, видя, что та разволновалась, зарделась румянцем во всю щеку. Пригласила нас к чаю. За чаем как бы подменила мать в ее нелегком рассказе про отца.
