Хадлстон Уильямсон - Прощание с Доном. Гражданская война в России в дневниках британского офицера. 1919–1920
В противоположность большинству из того, что я видел в британской миссии, Кейс был в основном человеком действия, и в июне его назначили политическим представителем британского правительства в Ростове, это означало, что он делал все, ездил везде и выполнял обязанности офицера связи всех видов. Больше всего он был занят организацией и руководством отдела разведки, который пытался воевать с искусной пропагандой, которую вели в городе многочисленные германские и большевистские агенты.
Я часто подозревал графа дю Чайла и Алексиса Аладьина в прогерманских симпатиях и даже какое-то время полагал, что дю Чайла – германский агент.
Их наверняка было полным-полно вокруг, потому что борьба донских казаков против большевиков всегда поддерживалась иностранной помощью, которая вначале шла от немцев либо напрямую через оккупационные войска, либо через украинцев, которые получали ее из того же источника. Даже сама Донская армия была организована по немецкой системе и определенно испытывала большое восхищение перед немецкой деловитостью. Многие из германских офицеров, находившихся в оккупационных войсках в Новочеркасске и Ростове, фактически не жалели ни денег, ни хлопот, чтобы снискать расположение всех слоев населения, они взяли на себя руководство железной дорогой и телеграфными системами и внесли в них большую, чем когда-либо, эффективность. С большевиками они поступали сурово и решительно.
Вдобавок к этому Россия всегда весьма обожала германское искусство и немецкую систему образования. Эти две нации в большой степени смешались путем брака в силу своего географического положения, а многие величайшие российские правители, включая саму Екатерину Великую, имели более немецкой крови, нежели русской. Несмотря на то что шла Первая мировая война, повсюду в России существовала сильная прогерманская партия, а Екатерина привезла в страну миллион с четвертью чистокровных германских колонистов, чтобы они дали пример опрятности, экономности и производительности в сельском хозяйстве. Как этническая общность, эти немцы всю войну были ультралояльны России, но индивидуально многие из них являлись, прежде всего, немцами, и Отечество всегда занимало в их сердцах самое главное место. Они составляли ту почву, которая не могла быть невостребованной для старательного сеятеля.
Грузия, Батум и Константинополь все еще были полны немецких военнопленных, и толпы симпатизирующих граждан были готовы продолжать пропагандистскую работу за нее, так что хотя сама Германия никоим образом не могла воспользоваться каким-либо каналом колониального расширения, который мог бы открыться, она все егце не давала другим заниматься этим. Поэтому любого мятежника на Ближнем Востоке подстрекали к разжиганию гражданских войн и местных бунтов в надежде, что основные противники будут все ослабевать, в то время как Франция, Великобритания и Италия, которых высочайшая дипломатия с трудом удерживала в едином фронте во время мировой войны, постепенно станут враждебны друг другу.
Мы знали, что германские агенты эксплуатировали прогерманские симпатии среди белых русских офицеров, объясняемые рождением или воспитанием; и их подозрительность к британцам, к донским казакам, к генералу Петру Врангелю, который был немецкого происхождения, и ко многим офицерам старого режима, воевавшим под его началом в Кавказской армии, многие из которых считали Деникина уж слишком демократичным, и к Грузии, чьи мечты о независимости распространялись бывшими немецкими военнопленными с целью подстрекательства народа как против британцев, так и против Деникина. Помимо этого, нам приходилось соперничать с германскими инструкторами при большевистских армиях, бороться с присутствием немецкого персонала, воюющего на стороне украинцев как против Деникина, так и против большевиков; воевать с немецкой помощью Нестору Махно, который руководил бандами мятежных крестьян в районе Екатеринослава; а также против присутствия, по слухам, в Ростове Кохенгаузена – бывшего начальника германской секретной полиции, который ускользал от всех наших попыток призвать его к ответу.
В штабе Донской армии существовали мощные скрытые пронемецкие симпатии и творились жуткие интриги; и никогда нельзя было различить, кто во что верил по-настоящему. Разветвления южнорусской политики постоянно портили все, что мы пытались предпринять, и я в конце концов пришел к выводу, что главным фактором в этом конкретном типе помех был улыбающийся и любезный глава политического отдела, мой друг граф дю Чайла. От его постоянных уверений в преданности Англии и неутомимых усилий помочь мне, а также непрерывного слежения за моими делами, обычно завершавшегося вмешательством в мою работу, мною скоро овладели сильные подозрения.
В конечном итоге, хоть мне и понадобилось немалое время, чтобы убедиться в этом, я решил, что он скорее был себе на уме, чем пронемецкой личностью по сентиментам, и понял, что обстановка в России была невероятно подходящей для политических авантюристов этого типа. Он душой и сердцем ринулся в разжигание духа недовольства, тем самым с благими намерениями навешивая на себя ярлык демократичного донского казака, надеющегося на окончательную автономию своей страны.
С самого начала Кейс испытывал к нему сильную неприязнь, но дю Чайла так крепко держался за свой пост при Сидорине и Хислове (причем последний был особо известен своими донскими сепаратистскими привязанностями), что две попытки подряд, предпринятые штабом британской миссии, причем одна – напрямую самим Кейсом, – не помогли убрать этого человека или даже урезать его активность. Конечно, благодаря дружбе с Сидориным он был в хороших отношениях с Лэмкирком, этим «частично русским» британским офицером, который с большим успехом руководил пулеметной школой в Новочеркасске, и это сочетание недружественного духа, хотя внешне они были самыми преданными друзьями, было для меня источником постоянного раздражения. Конечно, Лэмкирк не был связан с дю Чайла политическими устремлениями, но был в более дружеских отношениях с этой небольшой группой русских, чем со своими братьями офицерами, и эта ситуация в конце июня стала настолько острой, что Кейс вообще запретил мне встречаться с дю Чайла.
Тем не менее как-то днем я увидел его возле гостиницы «Центральная». Он явно здорово набрался, и, несмотря на полученный мной приказ, я подумал, что он будет чуть более разговорчив. Я пригласил его распить со мной бутылку вина в моем номере, и, как я и ожидал, он в конце концов разболтался и сообщил мне, кто на чьей стороне, кому следует доверять, а кому – нет, насколько тесно Сидорин сотрудничает с немцами и как сильно все еще их влияние на него – то есть нечто вроде дипломатических сплетен, которые я мог отложить для дальнейшего использования. Кроме того, мне показались весьма полезными некоторые из его намеков об офицерах британской миссии, которые начали возражать против позитивных приемов, использовавшихся мною при работе с казаками.
