Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
— Представьте себе, меня все же забрали… Вот никогда бы не подумал: сорок восемь лет, двое сыновей взяты: один на фронте, другой ранен, а у меня самого грыжа…
— Сделают операцию и отправят сражаться, — сказал горбун с живыми, умными глазами.
— Понимаешь ли, — испуганно сообщил ему отец двух солдат, — я нарочно не делал операции, чтобы меня не забрали… и вот…
Горбун рассмеялся.
— Не так уж плохо на фронте, — вмешался человек на костылях. — Я читал «Военный дневник» Муссолини…
— Ну и отправляйся туда!.. — прервали его несколько голосов.
— Ты говоришь это потому, что тебя-то не отправят! — сказал кто-то сердито.
— Я бы всех тех, кто хочет войны и кто считает, что на войне неплохо, обязательно отправил бы на фронт. Всех! И таких вот на костылях — тоже! — разгорячился субъект в огромнейших очках из невероятно толстого стекла.
— О, тогда, небось, быстро кончили бы воевать! — вскричал горбун.
— Вы все пораженцы! — старался перекричать всех человек на костылях. — Я, если бы мог, пошел бы. Мы все впадем в первобытное варварство, если не победим! Вы читали, что австрияки стреляют по палаткам Красного Креста?
— А ты знаешь, что наше командование пересылало снаряды при помощи Красного Креста? — спросил его крестьянин с огромным зобом.
— Враки! Это пораженцы распускают такие слухи… Счастье твое, что здесь нет карабинеров!
— А ты донес бы? Шпион! Попробуй только — отправишься домой с разбитой рожей!
Крестьянин старался пробраться к человеку на костылях. Тот струсил:
— Да нет же, я не о тебе говорю, тебя обманывают…
— Ах, ты, сукин сын! У тебя, вероятно, есть какое-нибудь предприятие, которое процветает при войне, а? — не унимался крестьянин.
— Нет! — оскорбился человек на костылях.
— Тогда ты просто дурак, — заключил крестьянин при общем смехе.
Сержант приступил к раздаче свидетельств.
— Сколько возьмешь за эту бумажку? — спросил отец двух солдат, больной грыжей и признанный годным для военной службы, у маленького человечка с мальчиком, получившего белый билет, указывая на документ.
Тот улыбнулся и, приподнявшись на цыпочках, произнес шепотом:
— Это не продается, сам понимаешь, но если у тебя найдется несколько сотенок, — он оглянулся и зашептал еще тише, — или, еще лучше, тысчонок, тогда… я объясню тебе способ, как уберечь шкуру…
— Ты это серьезно?
— Честное слово! Но… молчок! Ты откуда? Я уезжаю в восемь с четвертью. Еду в Альба.
— Я тоже еду с этим поездом в Каваллермаджоре. Значит, часть дороги вместе, успеем переговорить. — Крестьянин с довольным видом потер руки.
Человечек кивнул и принялся вытирать нос своему мальчику.
— Папа, когда ты оденешься солдатом? — полюбопытствовал ребенок.
— Я не пойду в солдаты, — ответил отец, — не мешай мне разговаривать.
Мальчонка задумался, потом понял:
— А… тебя возьмут в солдаты, когда ты подрастешь.
Это заключение ребенка рассмешило больных и увечных, большинство которых отечество признало уже достаточно выросшими.
Я отправился побродить по городу и на одной из площадей наткнулся на кучу народа, собравшегося вокруг «продавца счастья». Он торговал брошюрками, объясняющими таинство «банко-лото».
— Покупайте, о синьоры, самое дешевое счастье в мире! Не теряйте случая, потому что я сегодня вечером уезжаю. Только у меня имеется разрешение на продажу этого произведения, плода долгих и усердных занятий. Эта книга объясняет все сны, даже самые таинственные, и указывает номера лото, приносящие выигрыш! Подходите, синьоры, подходите!
Я узнал в ораторе одного из проходивших освидетельствование. В окружавшей толпе я заметил других; все они были более или менее выпивши: одни — от радости, что освобождены, другие — с горя, что взяты на военную службу. В Пьемонте вообще пьют охотно: пьют на свадьбе, на похоронах, на крестинах, при всяком удобном случае, пьемонтские вина недурны.
Торговец счастьем охрип и смолк. Слушатели запели:
Красивые парни станут солдатами,
Поганые макаки останутся дома…
Эту задорную песню тянули несколько слабых голосов; какой иронией звучали ее слова в устах этих жалких калек! Я побрел на вокзал. На платформе толпились солдаты в новых мундирах, вокруг них суетились дамы из Комитета гражданской мобилизации.
Они угощали отъезжавших солдат папиросами и конфетами.
Один из солдат взял предложенную ему пачку папирос, осмотрел и вернул ее:
— «Народные»… Даже, когда нас гонят на убой, не могут разориться на лучший сорт! Купили бы «Македонские»… — И он презрительно сплюнул.
Когда поезд, нагруженный солдатами, отходил, уезжавшие затянули насмешливую песенку:
Нашим офицерам — вино и бифштексы.
А бедным солдатам — сухие каштаны!
Пим, пам, пум!
Подошел наш поезд. В вагоне, слабо освещенном, холодном, полупустом, я увидел маленького человечка с ребенком и больного грыжей отца двух солдат. Оба были навеселе. Мальчишка спал, закутанный в отцовский плащ.
Увидев меня, они позвали:
— Садись к нам! Все мы идем на фронт. Вот тебя освободили… — И отец двух солдат вздохнул. — Ты социалист? Ты против войны, не правда ли?
— Да, я против войны, я социалист, — ответил я.
— В Монфорте, — сказал маленький человечек, — есть один, — говорят, он социалист, — который очень хорошо говорит. Он знает гораздо больше попа! Пишет в газетах и может говорить три часа подряд! Ты его знаешь?
— Да, знаю.
Поезд двинулся. Контролер и карабинеры осмотрели наши документы. Отец двух солдат обратился к человечку и, многозначительно подмигивая, сказал, что им надо поговорить. Я поднялся, намереваясь уйти.
— Почему ты уходишь? — удивились мои собеседники.
— Вам ведь надо разговаривать.
— Нет, нет, оставайся. Ты ведь из наших. Тут надо помочь вот этому приятелю, — сказал маленький человечек и обратился к своему собеседнику:
— Итак, ты хочешь быть освобожденным от военной службы. Можешь заплатить? Нет, мне не нужно ни одного сольдо. Приезжай во вторник в Кунео на базар, и я тебя познакомлю с человеком, который тебе все дело устроит. Если сможешь, выложи две тысчонки, получишь белый билет. Работа настоящая, как следует. И подпись полковника — лучше не надо! Он сам бы признал ее за свою. Если не сможешь заплатить столько, то за пятьсот лир тебе дадут отсрочку на два месяца по уважительной причине: по болезни, по причине полевых работ… И этот документ сделан тоже превосходно. Конечно, первый лучше, а то по истечении двух месяцев надо начинать сызнова.
