Джованни Джерманетто - Записки цирюльника
Я знал одного рабочего-металлиста, высококвалифицированного и способного. Он не хотел увеличить число выделываемых им частей и был вызван в контору военного контроля.
— Вы такой-то? — спросили его.
— Так точно, — ответил он по-военному.
— Вот вам приказ явиться завтра в штаб военного округа.
— Но я освобожден…
— Фирма нуждается в рабочих, которым она может доверять, а не в уклоняющихся, подобно вам. Каждый должен идти на жертвы, а вы, как мы узнали, недовольны своим привилегированным положением.
Через день металлист был уже в солдатском кепи, еще через день его угнали на фронт, откуда он не вернулся.
Около половины сентября 1915 г. «Аванти» не выходил несколько дней подряд даже в искалеченном виде. Видимо, произошло что-то серьезное. Вскоре я узнал, в чем дело.
Как-то утром ко мне явился железнодорожник и, выждав, когда мы остались одни, сказал:
— Я из Турина и должен тебе передать этот пакет.
В пакете были воззвания Циммервальдской[38] конференции. Как я им обрадовался! Значит, работа идет; значит, несмотря на измену многих вождей социалистов, не прекратилась интернациональная солидарность; значит, контакт снова восстановлен!
Надо было распространить воззвания, переслать их на фронт. Я оседлал своего стального коня и занялся этим делом. В течение нескольких дней мне с товарищами удалось распространить не только присланные воззвания, но и те, которые были напечатаны нами в большом количестве на знаменитых пишущих машинках штаба военного командования. Часть из них попала на фронт. По окончании этой работы ко мне на дом нагрянула полиция. Но самый тщательный обыск не дал никаких результатов.
Воззвания произвели сильнейшее впечатление. Рабочие и солдаты жадно читали и перечитывали их, передавая украдкой друг другу. Многие из них попали за это в тюрьму. Как и следовало ожидать, был задержан и я. «Задержать» — особый остроумный прием итальянской полиции, применяемый в целях «обезвреживания» данного лица. Вас могут задержать на неопределенное время в тюрьме без допроса и затем выпустить без объяснений. Объяснение я, впрочем, получил. Комиссар, ругаясь, грозил:
— Вы никак не можете угомониться! Я засажу вас надолго за решетку! Иначе с меня же взыщут! — Затем, смягчив тон, спросил: — Надо сознаться, ловко сделали… Теперь, когда вы уже отбыли наказание, и мы вас больше не задерживаем, скажите мне, откуда, черт возьми, появились эти воззвания?
— Почему вы обращаетесь ко мне с этим вопросом? Я их не видел.
— Не притворяйтесь!.. И он снова озлился.
— Я говорю вам, что вас интернируют, вы кончите этим!
И с этой угрозой он отправил меня домой.
Интернирование тоже было особым приемом «обезвреживания»; применялось оно только по отношению к иностранцам и социалистам. Многие из наших товарищей уже были интернированы: в Сардинии, на маленьких островках, в горах.
Глава XII
«Военно»- и «мирнопленные»
Стали появляться первые военнопленные. Грязные, оборванные, голодные. Когда я увидел первый эшелон, мне сначала показалось, что привезли скот, тем более, что их, как и наших солдат, везли в вагонах для перевозки скота: «40 человек, 8 лошадей», но их грузили намного больше сорока и развозили по самым глухим уголкам полуострова. Они производили тяжелое впечатление. Я ни разу не видел, чтобы кто-нибудь из рабочих смеялся или издевался над ними, несмотря на то что интервентистские газеты усиленно разжигали ненависть «к врагу». Они проходили по улицам города: жалкие, согнутые фигуры вконец замученных людей, в сопровождении немногих солдат из запасных, негодных для фронта. Победители и побежденные мало отличались друг от друга: те же лохмотья, тот же усталый шаг, тот же печальный взгляд, точно смотрящий в пустоту.
Несколько тысяч пленных разместили у нас в Фоссано. Жили они в деревянных бараках, работали и за это получали черный хлеб и похлебку. Мы немногим могли помочь им. Наших солдат строго наказывали, если замечали их сношения с пленными, а тем более помощь… врагам. Помню, как-то я поместил в нашем журнале некролог на одного умершего австрийца. Муссолини в «Пополо д’Италиа» с пеной у рта накинулся на нас за это. Статья его, конечно, была перепечатана всеми газетами и газетками интервентистов. Началась усиленная слежка. Трудно было общаться из-за незнания языка: немцы, венгры, хорваты, болгары… Ну, как заговорить с ними? Все же мы находили способы общения с пленными. И даже преодолевали трудности языка. Разыскали переводчиков, обратились к помощи пишущей машинки и пересылали им прокламации партии с призывом к заключению мира.
Комендант концентрационного лагеря и его подручные офицеры были настроены крайне реакционно и обращались с солдатами жестоко. Я опубликовал — а цензура по странной рассеянности пропустила — сообщение о том, что комендант отправил в большой переход пешком больного солдата, который умер во время перехода; о том, что солдат заставляли работать в мороз в одних рубахах и били прикладами из-за пустяков, и еще многое подобное. Комендант рассвирепел. Он потребовал меня к себе для объяснений и написал приказ о моем «задержании». Когда мы распространили наши воззвания, он окончательно вышел из себя. Он и не подозревал, что эти листочки были отпечатаны в его канцелярии! Меня вызвали в комиссариат и предъявили несколько воззваний.
— Вам кое-что известно об этом? Не правда ли?
Я взял листочки, внимательно оглядел их:
— Ничего не разберешь. На каком это языке? — спросил я.
— Нечего ломать комедию, мы прекрасно знаем все: вы пишете, а… кто-то переводит.
Я решил держаться выжидательной тактики. Не опровергал и не подтверждал.
— Если бы вы находились на территории военных действий, вы получили бы шесть пуль в спину! Здесь же ограничитесь несколькими годами тюрьмы.
— Все, что вы мне сообщили, весьма любопытно, но кто может доказать, что я совершил столь черное деяние, за которое полагается расстрел или каторга?
— Мы знаем все. Вы слишком доверяете другим. Они же сообщают, куда надо, и расплачиваться приходится вам. Поэтому лучше сознаться, чтобы получить снисхождение.
Но я не сознавался. И так как доказательств не было, меня отпустили.
Несчастным пленным приходилось плохо. Многие умирали. Чтобы раздобыть хоть немного хлеба, они продавали все, что могли: солдатские кресты, медали за храбрость. Их было слишком много, и мы мало помогали им. Делали что могли. Разоблачали в нашей печати превышение власти, дурное обращение, стараясь их ободрить, посылая им прокламации, письма. Иногда удавалось и поговорить с некоторыми из них. Кое-кто понимал уже по-итальянски. Наши солдаты, находившиеся при пленных, братались с ними и, сколько могли, помогали им, несмотря на угрозы старших. Однажды я присутствовал при трогательной сцене.
