Соломон Перел - Гитлерюнге Соломон
Его ответ настолько меня взволновал, что я спрыгнул с кровати и уже готов было в восторге закричать: «Какой невероятный случай, я тоже из Пайне!» И тем самым приговорил бы себя к смерти. Но я проговорился лишь однажды, растерявшись, и с тех пор запретил себе любое спонтанное проявление чувств. Преодолев себя, я спросил:
— Где находится Пайне?
Очень вежливо он мне ответил:
— А, недалеко отсюда. Примерно в двадцати километрах от Брауншвейга. В один из следующих выходных я приглашу тебя в гости. Я уверен, что мои родители рады будут с тобой познакомиться, а ты сможешь осмотреть город.
Эту беседу я закончил благодарностью и пожеланием спокойной ночи.
Я зарылся с головой в подушку, надеясь заснуть. Я думал о будущем, о том, что оно мне готовит. Быть может, в этот самый момент Герхард повернет ко мне голову и возбуждение на моем лице вызовет у него подозрения. К счастью, он смотрел в потолок.
Добрый день, Германия! Доброе утро, школа! Я очень хорошо спал первую ночь в постели, подаренной мне Третьим рейхом. После безмятежного сна я чувствовал себя отдохнувшим.
По-видимому, новоиспеченный гитлерюнге Юпп чувствовал себя хорошо в новой роли, в отличие от Шлоймеле времен гродненского детдома, где он был вынужден сушить простыни. Он всецело принадлежал к элите молодых немцев. Юпп редко вспоминал Соломона. Он спрятал его глубоко, пытаясь забыть прошлое единственно ради того, чтобы спасти жизнь Шлоймеле Переля, сына Исраэля и Ривки, внука мудреца из Вилкомира[17] и ребе Эли Гальперина. Глубоко внутри я иногда вспоминал об этом, то была негасимая искра прошлого.
На улице светило весеннее солнце. Пьянящий аромат зелени и цветов проникал через открытые окна. Я встал с кровати и осмотрел мой новый мир. Красота ландшафта укрепила меня. Я дал себе обещание не падать духом до тех пор, пока жизнь и свобода не восторжествуют вновь.
По дороге в умывальную комнату я напевал популярную тогда мелодию «Лили Марлен». Вежливо улыбаясь, отвечал на приветствия, сыпавшиеся со всех сторон: «Доброе утро» или «Хайль!» Потом с особой аккуратностью надел на себя форму. Для нашего утреннего марша в храм «Силы через радость»[18] она была безукоризненно выглажена.
На своих знаменах нацисты писали «Сила», а соседний город Вольфсбург называли «Город KdF» (Kraft durch Freude — «Сила через радость» означал нацистский лозунг и пропагандистское название будущего автомобиля). Там находился главный завод фирмы «Фольксваген». Его следовало регулярно посещать, так как мы были с ним связаны. Вкусный завтрак вновь сопровождался искусственным медом, а последовавшая за ним неожиданная и веселая беседа с комендантом подняла мое настроение. Я больше не беспокоился.
Меня занимал этот искусственный продукт, на вкус и цвет его можно было принять за натуральный мед. Позже мне кто-то объяснил, что его добывают из угля. Определенные ингредиенты, после рафинирования выпадающие в осадок, по составу походили на мед. Я полюбил эту странную пасту. Теперь до меня дошел смысл плаката «Не воруй уголь! Экономь энергию и выключай свет!», прикрепленного рядом с каждой электрической розеткой. Надпись сопровождалась карикатурой: некто с лицом, покрытым сажей, несет на спине мешок угля.
После завтрака я должен был зайти в главную канцелярию к фрейлейн Кехи. Это известие заставило меня вздрогнуть, у меня сразу же заболел живот. Что еще они от меня хотят? Я заправил постель и, когда мои товарищи разошлись по классным комнатам, отправился искать фрейлейн Кехи. Давящая тишина стояла в здании, в котором я впервые встретил нашего коменданта. Лишь звук хлопающих дверей и отдаленные голоса указывали на присутствие здесь людей. Справа от вестибюля я наткнулся на белую дверь со знаком немецкого Красного Креста «Санитарная зона». Я остановился, меня внезапно пробрал холод: впереди ожидала новая опасность — медицинский осмотр. Как я об этом не подумал!
Любой начинающий врач обнаружил бы во время осмотра мое обрезание. Если я войду в эту дверь, то, вероятно, и выйду из нее, но уже в свой последний путь.
У меня просто не было права на болезни. С трудом я нашел кабинет фрейлейн Кехи и представился. Ей было примерно лет 25, она носила очки и производила, в общем, приятное впечатление, но была при всем том страшненькой и абсолютно неженственной. Позже я называл ее «стиральная доска». Ее улыбка и любезность мне сразу же понравились. До сих пор нас связывают взаимные симпатия и дружба, мы многократно встречались. Она до сих пор не замужем и сейчас, кажется, красивее, чем в юности. Она предложила мне присесть. Я обрадовался, услышав, что мое военное прошлое произвело на нее впечатление. Ее сердечные слова успокоили меня и даже польстили.
Причина вызова к ней обрадовала меня меньше. Мне следовало предоставить персональные данные дополнительно к тем, что были указаны в моих документах, а также пройти психологические и технические тесты. Я был уже наслышан о мастерских, но не знал, что там происходит. Фрейлейн Кехи дала мне исчерпывающую информацию. Школа отважилась на первый в Германии эксперимент подобного рода. Политические и естественно-научные предметы изучались в сочетании с работой на соседнем заводе «Фольскваген».
Я хорошо овладел навыком дополнять свою биографию новыми «подробностями», к тому же этот допрос не требовал от меня особого напряжения. Но следующий вопрос прозвучал для меня словно удар обухом по голове: «Имя и происхождение родителей?» Мне уже задавал его известный вам гауптман, и тогда я выпалил ответ словно из пушки, а теперь замешкался и покраснел.
Вопрос внезапно проткнул толстую оболочку, за которой я укрывался, моментально вызвав ужасную боль. Не шевеля губами, я промямлил: «Мама… папа… где вы?» В горьких слезах я произнес: «Сожалею, но я не могу ответить на ваш вопрос. Я еще в раннем возрасте был отдан в детский дом. Я никогда не видел своих родителей… Я один». Ее лицо выразило необыкновенное сочувствие, она внесла мой ответ в документы.
И снова я удивился тому, как ложная информация просто и без проверки была принята и записана. Никто из педантичных чиновников полиции, гестапо или внутренней безопасности не потрудился проверить мои данные даже в гродненском ЗАГСе. Их доверие ко мне остается для меня загадкой. Может, правы те, кто считают, что все в нашей жизни предопределено?
Симпатичная секретарша не заметила моего замешательства. Слава Богу! Разговор проходил гладко. «Да, я говорю еще на других языках, русском и польском». Я не упомянул, что в Гродно еще учил идиш, это сокровище Соломона я держал в тайне. И так, в качестве регулярного ученика я был принят в эту единственную в своем роде часть гитлерюгенда — Бан 468, Нижняя Саксония, Север, Брауншвейг.
