Соломон Перел - Гитлерюнге Соломон
Мой ответ повысил уважение ко мне среди младших школьников. Но что мне делать? Кому довериться в таком ужасном положении? Пойти к врачу было равнозначно тому, как если бы я собственноручно отдал себя на заклание: «Я покоряюсь. Вы выиграли. Убейте меня!» Но разве мама не наказала мне: «Ты должен жить!»?
Из-за боли, вызванной воспалением, я распустил нитки. Несмотря ни на что, я надеялся, что операция окажется успешной. Но кожа вновь и вновь возвращалась на место, и моя проблема осталась неразрешенной.
Очень трудно быть евреем. Но пытаться им не быть еще труднее.
Я вспомнил разговор между фронтовиками касательно пениса: природа, мол, снабдила его могучей силой самоисцеления: благодаря жировому слою кожи, рана или воспаление быстро заживают. Вспомнив об том, я решил просто подождать.
К большой моей радости я убедился, что это правда: воспаление само прекратилось и в конце концов совсем исчезло. Свое выздоровление я отпраздновал несколькими глотками ликера из моего тайного запаса. Больше я, конечно, никогда не стану вмешиваться в собственную природу.
Никогда не упрекал я своих родителей в том, что они приобщили меня к роду Авраама, отца нашего. Для меня это была такая само собой разумеющаяся реальность, как и то, что меня зовут Соломон, а мое лицо именно такое, а не иное. Я не хотел не только скрывать своего происхождения, но и отказываться от него. Необходимо было продержаться до того момента, пока не наступит свобода. Меня поддерживала надежда на то, что от пребывания в этом месте я когда-нибудь буду избавлен.
В первый день я принял душ, надел новую форму и в хорошем настроении вернулся в комнату. Спокойно и добросовестно я расправил на себе ужасную форму и спросил себя, стоя перед зеркалом: «Соломончик, это ты?» Печаль и ужас пробежали по моему лицу, однако оно быстро просветлело, и я торжествующе себе улыбнулся. «До сих пор удача была со мной, и дальше так будет».
В одном теле и в одной душе гитлерюнге Юпп и еврей Соломон восстают друг на друга, как огонь и вода, и все-таки уживаются.
В коридоре послышались приближающиеся голоса. Я придал лицу серьезное выражение. Сердце мое билось. Кто эти молодые люди, как они будут реагировать на мое появление среди блондинов? Каким будет мой сосед по комнате?
Вот открылась дверь, и он вошел. Конечно, блондин, хорошо выглядит, лицо избалованного ребенка. Удивленно остановился в дверях. Я ему тут же улыбнулся, представился, коротко описав свой жизненный путь. Он обрадовался, что мы будем жить в одной комнате, приветствовал меня «Хайль!» и представился как Герхард Р.
Я сразу почувствовал, что от этого юноши у меня не будет неприятностей. Мы прервали разговор, когда услышали с улицы голос дежурного: «Через пять минут марш в столовую!» Я должен был маршировать в их форме и в их ботинках. Мои шаги будут громко отдаваться по кафелю, и я буду двигаться вперед в такт «левой-правой» их марша, который идет по Европе и миру.
Я убрал последние вещи и вместе с Герхардом покинул комнату. В коридоре я влился в поток курсантов, выходивших из своих комнат, и почувствовал на себе их вопросительные взгляды. Тем, кто шел рядом, Герхард сообщил, что я новый ученик и приехал прямо с фронта. Он и не представлял, какую неоценимую услугу мне оказывает. На первой же встрече с другими учениками моя козырная карта уже лежала на столе: я вольнонаемный, славный фронтовой вояка. Это включалось в срок учебы.
Каждый знал, что он должен делать, и учащиеся быстро встали в колонны по четыре человека. Дежурный попросил меня к ним не присоединяться, а подождать появления коменданта. Мне было ясно, что первое впечатление обо мне решит все. Когда пришел комендант, он указал на меня, громко назвал мое имя, а на немецкое происхождение указал так, чтобы все его слышали. Потом он точно описал мое военное прошлое, подчеркнув, что командование части послало меня сюда для того, чтобы я продолжил образование и углубил знания о моей родине. Все получили приказ мне помогать. Конечно, я знал цену этой речи о моем вкладе на русском фронте, о храбрости, которую я продемонстрировал, будучи еще почти ребенком, о моей готовности пожертвовать жизнью за фюрера и народ…. Только черту могла прийти в голову такая нелепость. Но при моем душевном состоянии это было бальзамом.
Должен, однако, признать, что скоро и сам стал верить в свою ложь.
«Правой, правой, вперед марш!» — командовал ротный. Мне было приказано примкнуть к последней шеренге. Да и то, правда, я не попадал в шаг, приноравливаясь к их ритму.
Без указания, как само собой разумеющееся, все восторженно запели. Я знал песни «На лугу растет цветочек, он зовется Эрика», «Лореляй» и напевал их про себя. Вдруг я прервался, навострил уши, так как услышал песню, которую до сих пор не знал:
Евреи едут туда-сюда,
Идут через Красное море.
Они переходят Красное море.
Евреи идут.
Волны бьют,
И мир будет спокоен тогда,
Мир будет спокоен,
Когда волны их накроют.
Вот как, не прощают они Господу того, что Он посуху вывел Своих детей из Египта, а не потопил. Когда мы подошли к столовой, запели новую песню. Я слушал ужасные слова: «И если с ножа кровь евреев струится, то нам снова хорошо». Пели это, садясь за богато накрытый стол. Смогу ли я хоть что-нибудь проглотить? Нечто страшное было в этом пении, какая-то варварская бесчеловечная оргия.
Стук их подбитых гвоздями сапог был далеко слышен. Миллионы людей в ужасе спасались от них бегством, они предвещали разрушение, верные своим словам: «Мы будем маршировать дальше, пока не превратим все в руины. Сегодня нам принадлежит Германия, а завтра — весь мир!»
Маршируя под эти возгласы, мы дошли до столовой. Огромный зал с акустикой как в соборе был гордостью школы. Вмещал он до сотни учащихся. На стенах были изображены герои-викинги, свастики, оружие, цветы и плуги. Мне бросилось в глаза, что никто не садится. У столов все стояли как вкопанные, направив взгляд на маленькие хоры под высоким потолком. Там восседал комендант и говорил в микрофон. Он сделал торжественное лицо и ждал, пока стихнет шепот. Какое же тут произойдет священнодействие? Я настроился повторять жесты и каждое движение губ.
Наступила гробовая тишина. Комендант взял слово. Акустика усиливала его голос. Я постарался сконцентрироваться и понять сказанное им. Песня о крови евреев, которая струится с ножа, еще звучала в моих ушах. Я уловил несколько слов: «чистота расы», «быть сильным», «право на жизнь»… ну да, весь стандартный нацистский словарь. В тот момент я еще не знал, что в последующие три года те же формулы мне придется учить самому и обучать им других. Свою речь он закончил пожеланием хорошего аппетита. Мы начали есть. Нам принесли горячий овощной суп, булочки, сыр, искусственный мед. На десерт был чай.
