Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора
Госпиталь в Ахтале
Спускаюсь по ступенькам вагона. Кругом кромешная темнота. Ничего не видно. Глаза постепенно начинают различать, что поезд стоит между двумя уходящими в небо скалистыми стенами. Вместо вокзала небольшая деревянная сторожка. Где мы? Куда нас высадили? Спросить не у кого. Поезд ушел. Начинает светать, и мы видим с левой стороны по ходу движения поезда уходящую серпантином вверх дорогу. По ней спускается небольшой автобус. Нам предлагают сесть в него, и он, надрывно урча мотором, доставляет нас наверх, где расположен эвакогоспиталь. Узнаем, что местечко с госпиталем называется Ахтала, Алавердского района Армении. Это совсем рядом с Грузией. Здесь до войны был профсоюзный дом отдыха.
Точно не помню, но кажется, здесь и затемнение не соблюдалось, что было неожиданным.
Эвакогоспиталь поразил меня прежде всего едой – белый пышный хлеб, вдоволь картофеля. Все вкусное, сытное. После голодного сочинского госпиталя это казалось чем-то нереальным. В столовой не было, правда, чашек, и чай пили из глубоких тарелок. Непривычно, но приспособиться можно. Впрочем, это мелочь.
Медсестры – выпускницы ереванских школ, милейшие и добрейшие существа. С одной из них я долго переписывался после того, как уехал из госпиталя. Они составляли резкий контраст с санитарами-мужчинами, почему-то смотревшими на нас с плохо скрываемой злобой.
Лечили меня главным образом перевязками, пробуя разные средства заживления, даже помидорный сок, но ничего не помогало.
В поселке Двигательстрой
Я списался с родителями. Папин госпиталь № 4653 тем временем переехал из Буйнакска в поселок Двигательстрой (ныне город Каспийск), расположенный рядом с Махачкалой. В связи с переездом перешла работать в этот госпиталь и мама, стала сестрой в перевязочной.
Папа добился разрешения перевести меня из ахталинского госпиталя в госпиталь Двигательстроя. Папа приехал за мной, и мы отправились через Тбилиси в Махачкалу, а оттуда на Двигательстрой.
Попал я в госпиталь № 1084, в котором когда-то в Буйнакске работал культурником. Он тоже переехал на Двигательстрой. Заведовал там хирургическим отделением замечательный хирург, донской казак Сергей Андреевич Донсков. Мама дружила с его женой, врачом-терапевтом из госпиталя, в котором работали она и папа. Сергей Андреевич с помощью рентгеновского снимка определил, что у меня все же повреждена поверхность кости (до этого считали, что кость не задета) и что нужна операция, так как отделившиеся кусочки кости гниют и не дают закрыться ране. Их нужно вычистить.
Такую операцию он мне и сделал под общим наркозом. Наркотическим средством был хлороформ, крайне неприятный, напомнивший мне почему-то рыбий жир. Я больше всего боялся, что, будучи под наркозом и не контролируя себя, могу непристойно выражаться, что считал позорным.
Вторая операция в другом госпитале
Шло время, но язва моя никак не хотела заживать. Казалось бы, косточек, не дававших раньше ей заживать, уже не было, а она не поддавалась.
Сергей Андреевич не только вычистил мне кость, но и попытался пересадкой кожи с бедра здоровой ноги заживить язву. Но из этого ничего не вышло. Кусочки кожи не прижились.
Папа посоветовался с ведущим или главным хирургом своего госпиталя, запорожским врачом по фамилии Цукерник (имени и отчества его, к сожалению, не запомнил). Тот сказал, что попытается вылечить мою язву, но что для этого требуется еще одна операция – перерезка трофических нервов и блокада по Вишневскому (так она называлась), которую он готов сделать. Пришлось мне переводиться в госпиталь к Цукернику.
Операцию он сделал. После нее ногу загипсовали с мазью Вишневского, издававшей малоприятный запах. Родители договорились с начальником госпиталя, что, поскольку после операции никакого лечения в госпитале не требуется – нужно просто лежать, они возьмут меня домой. Меня перевезли в квартиру, где мама и папа занимали комнату, и я очутился в домашней обстановке. Казалось бы, живи и радуйся такой удаче. Но не тут-то было. На следующий день после прибытия домой у меня резко, до 40 ºС, подскочила температура. Такой поворот событий был очень неприятен для родителей, для Цукерника (который согласился на мой переезд на квартиру, явно незаконный), для начальника госпиталя. Если это последствие операции, то надо возвращаться в госпиталь, возможно, снимать гипс, искать причину воспалительного процесса. Жившая этажом выше врач-ординатор госпиталя, где мне делали операцию, по имени Лидия Моисеевна (отчество для коренной донской казачки казалось неожиданным), осмотрев меня по просьбе мамы, посчитала нужным, прежде чем предпринимать какие-то шаги, сделать анализ крови. Она не исключила возможность заболевания малярией. И в самом деле, анализ показал, что у меня самая настоящая малярия. А то, что первый приступ лихорадки случился на следующий после операции день, – это простое совпадение.
Лидия Моисеевна взялась за мое лечение, сама делала мне уколы акрихина. Все же они подействовали не сразу. Пришлось испытать несколько приступов, которые наступали каждый второй или третий день – с высокой температурой и неприятным ознобом. Так я познакомился с тем, что называется «лихорадка трясет». Каждый приступ очень ослаблял. Все же недели через полторы акрихин подействовал. Приступы прекратились. Я выздоровел. Больше малярия ко мне не возвращалась никогда.
Через месяц гипс мне сняли. Чуда не произошло. Язва не исчезла, но уже не была такой серой и вялой, как раньше. Свежие окрашенные кровью гранулы подавали надежду, что язва все же закроется.
Цукерник посоветовал делать парафиновые ванны и, кроме того, купаться в прорезиненном чулке в море. Благо Двигательстрой расположен на берегу Каспия, с чудесным золотистым пляжем. Парафиновые ванны делала мне мама. Расплавленным горячим парафином она заливала мне ногу в том месте, где была язва, обвязывала ее клеенкой и сверху бинтом. Так нужно было просидеть некоторое время. После повязка с парафином снималась, и на ногу накладывалась обычная повязка с какой-нибудь мазью.
Днем я шел на пляж, разбинтовывал ногу, надевал чулок и заплывал далеко от берега. На горизонте прямо из моря поднимался прямоугольник заводского цеха, в котором, как поговаривали в поселке, делали и испытывали торпеды. Плавать я очень любил и умел. После парафиновых и морских ванн язва очень освежилась и начала уменьшаться в размерах.
Снова становлюсь школьником
Был август 1943 года. Я продолжал лечиться в госпитале – приходил на перевязки, а жил с родителями. Можно и нужно было подумать о том, чтобы окончить среднюю школу. С разрешения госпитального начальства я поступил в 10-й класс местной школы. Вскоре медицинская комиссия предоставила мне шестимесячный отпуск по болезни с переосвидетельствованием после него. Продолжая ходить в госпиталь на перевязки, я снова стал школьником.
