Аркадий Мильчин - Человек книги. Записки главного редактора
Итак, 4 или 5 ноября 1941 года мы двинулись в путь. Сели на поезд до Махачкалы. Махачкалинский порт был забит. Желающих выехать на пароходе в Астрахань было более чем достаточно. Неизвестно было, когда он пойдет. Неизвестно было, попадем ли мы на него. Папа стал пропадать в порту. А чтобы мне не сидеть на холодной земле в порту, он снял маленькую полуподвальную комнатку недалеко от порта, где мы все и обитали в ожидании парохода.
Увы, нашим планам добраться до Куйбышева не суждено было сбыться. Парохода все не было. Затем всех известили, что навигация прекращена и парохода на Астрахань в этом году больше не будет.
В больнице моряков
Тем временем мне отчего-то стало худо. Вызвали скорую помощь. Она отвезла меня в портовую больницу – больницу моряков. Официально она называлась Городской больницей Каспводздрава. Случилось это, судя по сохранившейся справке больницы, 14 ноября. Пробыл я в этой больнице месяц, до 15 декабря 1941 года.
В это время папа не сидел сложа руки, а искал выхода, как быть дальше, где жить, как найти работу. От кого-то он узнал, что в Буйнакске находятся эвакогоспитали, в том числе и те, что сформированы из запорожских медработников. Буйнакск находится недалеко от Махачкалы. Их связывало железнодорожное сообщение. Папа съездил туда и нашел себе место в одном из госпиталей. Снял комнату, где они с мамой поселились вместе с дедушкой.
Мама тоже нашла себе работу – старшей сестрой в Доме матери и ребенка. Бог знает, почему он так назывался. Никаких матерей там и в помине не было. Это был детский дом для самых маленьких, включая грудных, так или иначе лишившихся родителей. Мамина доброта, ласковость были здесь более чем кстати. Дети это сразу почувствовали, тянулись к ней.
В Буйнакске
Когда папе стало известно, что настала пора меня выписывать из больницы, он приехал в Махачкалу, и мы на поезде отправились в Буйнакск. Рана моя значительно уменьшилась в размере, и я к этому времени в больнице уже передвигался без костылей, только с палочкой. Но в Буйнакск отправился еще на костылях, чтобы не перегружать ногу.
В Буйнакске я лечился амбулаторно в госпитале, ходил туда на перевязки. И через некоторое время стал ходить с палочкой. А когда она уже перестала быть нужной, поступил на работу в тот госпиталь, где лечился, культурником. Обязанности мои были очень простыми. Я разносил книги, журналы и газеты. Тяжелораненым читал их вслух. Писал под диктовку письма. Ездил за кинофильмами для узкопленочного киноаппарата. Вот, пожалуй, и все. Очень подружился с некоторыми ранеными, особенно относительно пожилыми. Они меня принимали за сына.
Дедушка в Буйнакске нашел синагогу. Он приобрел заново все молитвенные принадлежности и благодаря этому снова смог общаться со своим еврейским богом по всем строгим правилам. Это примирило его с жизнью. Но, увы, скоро мы его потеряли. Умер он в номере бани, которую регулярно посещал. Не знаю, сколько лет ему тогда было, но полагаю, что далеко за восемьдесят. Номер с ванной можно было снимать на определенное время. Когда оно истекло, а дедушка не появился, служитель стал стучать в дверь, а не достучавшись, силой сорвал крючок, открыл дверь в номер и увидел, что дедушка мертв. Вызвали маму. Так и похоронили его в Буйнакске по еврейскому обряду. Я на похоронах не был и мертвого дедушку не видел.
В Буйнакске пришлось наблюдать поразившую меня картину. В город прибыл санпоезд с ранеными моряками из Севастополя. Слух об этом сразу распространился среди жителей как сигнал бедствия. Весь гарнизон был поднят на ноги. Не успел поезд дойти до вокзала, как матросы уже принялись атаковать винницы (так в Дагестане назывались винные погребки). Впервые пришлось наблюдать вблизи лихое, буйное, анархичное племя. Патрули вылавливали матросов в винницах, чтобы препроводить в госпиталь.
Призыв в Красную Армию
В августе 1942 года наступило время призыва в армию всех родившихся в 1924 году. Получил повестку и я. Рана моя на ноге еще не закрылась, но была небольшой, и никто из членов медкомиссии не обратил на нее внимания. Подумаешь, маленькая повязка: какая-нибудь ссадина или порез. А я промолчал и был направлен в Сухумское военно-пехотное училище вместе с несколькими десятками других восемнадцатилетних, получивших среднее образование. В их числе был и мой соученик Юра Лейтес, который вместе с родителями обосновался в Буйнакске и сумел окончить там школу. Перед призывом он работал на Буйнакском консервном заводе и, захлебываясь, рассказывал о том, как лакомился там черешнями, вишнями, персиками. Учитывая скудное питание военного времени, его можно было понять.
Итак, с сопровождающим командиром мы двинулись в путь. Поезд, в котором мы первоначально ехали, состоял частично из пассажирских вагонов еще дореволюционной постройки. На них была надпись Сталинград – Воронеж или что-то в этом роде, точно не помню. Их угоняли от наступавших немцев. Вагон, в который сели мы с Юрой, был мягким, вероятно 1-го класса. Так что первую часть пути мы совершали со всеми удобствами. Затем нам пришлось пересесть в товарный поезд, составленный из открытых платформ с высокими бортами. Все бы ничего, но во время одной из длительных стоянок неподалеку от бахчи ребята насобирали арбузов и дынь и всю дорогу лакомились ими. Причем не просто лакомились, а старались арбузными корками поразить прохожих, имевших несчастье оказаться вблизи от поезда, который вез нас в Сухумское военное училище. Ни я, ни Юра в этом хулиганстве участия не принимали. Смотреть на эти упражнения было неприятно. Но попытки урезонить резвившихся молодцов терпели неудачу. Кончилось это все тем, что состав был остановлен где-то в степи. Оказалось, что в этом поезде ехал военный прокурор, которому эти забавы пришлись не по нутру. Его сопровождали вооруженные красноармейцы.
Узнав, кто занимается такими безобразиями, он решил пресечь их самым жестким образом. Нам приказали выгрузиться, построили нас в шеренгу перед составом. Прокурор был немногословен. Он сказал, что, если хоть еще один раз повторится это хулиганство, он высадит нас из поезда в степи. Будете добираться до места назначения пешком, пригрозил он.
Угроза подействовала. И дальше до Сухуми никаких происшествий больше не было.
Сухумское военно-пехотное училище
Наша жизнь в училище началась с врачебной комиссии. Была она предельно упрощенной. Начальник санчасти велел раздеться до пояса. Весь осмотр сводился у вопросу к каждому: «Жалоб нет?» Получив ответ, он отпускал подобру-поздорову. Я боялся, что он обнаружит мою рану, однако мои тревоги оказались напрасными. Повязка на ноге была скрыта брюками, и я благополучно стал курсантом.
