Любовь Сирота - Припятский синдром
Ирина же и этот кабинет покидает с понурой головой. За нею выскользнул клерк, сидящий вместе с замом.
— Я вам посоветую сходить еще в обком на Леси Украинки, может, там что получится?.. А нет, так идите прямо в ЦК профсоюзов, к Шершову, вашему бывшему председателю профкома, знаете?.. Скажите, что Борисов велел им решить ваш вопрос… Смелее только надо!.. — тихо говорит этот не такой уж беспросветный чиновник.
Громадное белое здание киевского обкома партии с сиротливой каменной фигуркой Леси Украинки перед ним, которая скорбно взирает на многочисленных просителей, эвакуированных из ее родного и загубленного теперь Полесья, ежедневно бредущих мимо нее в обком — с надеждой, и с горькой безысходностью — оттуда.
Пройдя мимо Леси, Ирина почти столкнулась с бывшим агитбригадовцем Андреем, работавшим в припятском ЮжТеплоЭнергоМонтаж.
— Ирина?!.. Привет! — здоровается с ней Андрей.
— Здравствуй, Андрюша, — выдавливает из себя Ирина, потрясенная его видом, с ужасом и жалостью глядя на гладко выбритую голову, почти сплошь покрытую зеленкой, на его худобу и серость. — Ты откуда?
— Вот, в больнице месяц провалялся, после того, как мы трубу для жидкого азота тянули под четвертый реактор…
— Да, я слышала, ваш ЮТЭМ тоже занимался этим…
— Ой, если бы ты знала, как приятно работалось тогда!.. Ни каких тебе препон, никаких проволочек, и все необходимое получай, пожалуйста!.. Без тысяч инструкций… Люди чудеса творили, ей-богу!.. Наша бригада однажды за полчаса, потому, что дольше нельзя было, сделала работу, над которой в «мирное» время неделю бы все Управление билось…
— Андрюша, я что-то слышала про жалобу в ОБХСС… Это вы написали?..
— А, это... Ты туда? — показал он в сторону обкома. — Пойдем, я провожу тебя немного и расскажу… Когда зарплату большую стали начислять, там такое началось!.. Да ты знаешь...
— Почему началось?.. Оно у нас всегда было, только более скрыто, — сказала Ирина, сильно закашлявшись.
— Точно. А здесь все наверх полезло: и хорошее, и плохое, все — как на ладони!.. Например, сразу стали исчезать кофе, апельсины, предназначенные вахтовикам… Нам его и не надо было, кормили бы нормально три раза в день, и хорошо!.. Но просто обидно стало, противно!.. Кто-то же все это гребет!.. Мы об этом тоже в ОБХСС[2] написали... Но главное из-за зарплаты. Мы ведь по 13-15 часов у аварийного блока, в самой «грязи» работали, один раз даже бригадир забыл прислать за нами автобус, так мы под реактором сутки проторчали... И что ты думаешь, нам в табелях выставили по 6 часов работы в зоне жесткого контроля. А себе и тем, кто в Полесском «штаны протирал», по 22 часа «грязной» зоны поставили, представляешь?!. И даже не денег тех нам жалко, черт с ними!.. Но, элементарно, справедливость какая-то должна быть?!..
Он очень устал, крупный пот, выступив на лысой голове, градом катится по лицу.
— Все правильно, Андрюша!.. Нельзя позволять им наживаться на народном горе, на здоровье вашем…
— Вот именно. Для кого — война, а кому — мать родна!..
— А тебе лечиться серьезно надо!..
— Да вот, после больницы дали мне еще путевку на месяц в санаторий… Завтра еду... Но ты, я вижу, тоже здоровьем не блещешь?!..
— А... Пустяки!.. Ну, счастливо тебе, — прощается с ним Ирина у парадного обкома.
И снова лестницы, коридоры... вестибюль с тыла здания, где тоже стоят столы с табличками, за которыми сидят ничего не решающие чиновники областного эвакоштаба. И здесь тоже полным-полно уставших, измученных, заплаканных женщин, детей, стариков ...
* * *... Очнуться от воспоминаний Ирину заставил горячий спор, несущийся из приемной замминистра по здравоохранению.
— Простите! — войдя в приемную, обращается Ирина к сидящей у стены бледной женщине, на коленях которой сидит утомленная худенькая девчушка, а рядом мальчик лет семи. — Это все к нему?..
— Да.
— А за кем я буду?..
— Вот, должно быть, за этой дамой, — выкрикивает взбудораженная спором молодая женщина. — Она только что пришла, но, вишь ли, ждать ей не хочется… Иди, — наступает она на респектабельную даму средних лет, — иди, постой, как все…
Та же бесцеремонно отталкивает ее и прорывается к секретарю:
— Доложите обо мне Маргарите Васильевне! — приказным тоном говорит она.
— А почему это я должна о вас докладывать?!.. Встаньте в очередь!.. Чем вы лучше остальных?!..
— Вы что, не знаете?.. Мы — чернобыльцы, я не могу ждать!..
— Здесь все чернобыльцы… Проситесь у очередников…
— Ишь, грамотная нашлась! — опять набрасывается
на даму молодая женщина, — Вон, с двумя детьми, — показывает она на соседку Ирины, — припятчанка… А уже второй день здесь торчит, не может попасть на прием из-за таких умных, как ты…
Очередь загалдела.
— Ну, ты меня попомнишь, дорогуша, — зло бросает секретарю дама и грубо протискивается к выходу.
— А вы меня не пугайте!.. Пуганые, — волнуется секретарша и, обращаясь к очереди, объясняет: Она — жена одного клерка в Совмине… Еще в 86-м сделали они себе справки об эвакуации… И, представляете, уже пятый год она со своим выводком все летние месяцы проводит в лучших санаториях…
— Сволочи! — вырвалось у припятчанки с детьми, — Мы до сих пор никаких справок не имеем… А эти...
Ирина вновь забывается. И ей снова видятся ее пост-эвакуационные скитания — бесконечные лестницы, коридоры, чиновничьи кабинеты …
* * *… Киев. Площадь Октябрьской революции. Здание ЦК профсоюзов. Просторные коридоры, блестящие лифты. Светлый, богато меблированный кабинет Шершова, бывшего некогда, еще до аварии, профоргом ЧАЭС, а ныне он не только работник профсоюзного ЦК, но и хозяин немалых послеаварийных субсидий и льгот.
— Вот твой шеф, — почти возлежа в удобном массивном кресле, показывает Шершов на Липкина, нынешнего профсоюзного лидера станции, столь же по-барски восседающего тут же за длинным и широким, полированным до блеска столом. — Пусть он решает...
— Да не могу я дать ей квартиру, — нервно отбивается Липкин, который еще в Припяти устал от бурной деятельности Ирины, что, правда, не помешало ему горячо жать ей руку перед благодарными вахтовиками, после концертов в «Сказочном». — Нет ее в списках... А я свой партбилет на стол из-за нее класть не собираюсь …
… — Еще не известно, за что он положит свой партбилет — за то, что дал бы, или за то, что не дал квартиру, — сокрушается после рассказа Ирины тот самый чиновник, который посылал ее к Шершову.
Они стоят в конце полного просителями коридора, глядя с третьего этажа на необыкновенно людную площадь им. И.Франко. У здания театра — венки, много цветов. На здании — в черной рамке большой портрет, с которого грустно смотрит на этот горький мир безвременно оставившая его актриса Наталя Ужвий. Из театра выносят гроб, и процессия отправляется в скорбный путь. Площадь, всколыхнувшись, пошла следом.
