Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич
Мэри позвонила через три дня. Сказала кратко:
— Приезжай, я прочла… И Дементьев прочел.
— И…как? — Я затаил дыхание.
— Не телефонный разговор…
Расхожая фраза в наш замечательный советский период! Почему-то все считали, что КГБ слушает всякий пук. Хотя…
Ехал я так, без надежды, интонации Мэри мне отчего-то не понравились. То есть, ни малейшей ноты энтузиазма и восхищения перед представленным ее вниманию шедевром, я не уловил.
Разговор происходил не в кабинете, где уткнувшиеся в рукописи литературные дамы выказывали полную отстраненность от всего вокруг происходящего, и от меня — подчеркнуто! — а в узеньком коридорном пространстве.
— Ты чего делаешь? — Мэри потрясла перед моим носом родной рукописью. — Ты куда устремился? В диссидентщину?
— Да у меня и мыслей…
— Да тут этих мыслей — хоть отбавляй! Тебе процитировать?
— Ну…
— Читаю:
«Валяй, секретарь нашей парторганизации, чеши языком! Со спецполиклиникой, со спецпайком, казенной черной машиной и номенклатурной квартирой, почему бы не порассуждать о нравственности? Тем более, когда эти рассуждения — твоя основная профессия, предоставляющая тебе все эти льготы и привилегии? Тут днем и ночью поневоле рассуждать будешь, в рассуждениях совершенствуясь… А мы, дорогая моралистка, из иной категории. Нам надо за все платить. Из собственного кармана. А потому изворачиваться: гнать халтуру, принимать мзду, обстряпывать делишки. Чтобы хоть раз в недельку сожрать то, чем вы каждый день на халяву закусываете. Но высказать вам этакую оправдательную версию получения левых доходов — опасно, ибо сразу же из статуса морально неустойчивого раздолбая, я перехожу в статус вашего злейшего врага. Почему злейшего? А потому как открываю вам ужасное: свое понимание, на чем вы держитесь и за что вы держитесь. Это подобно тому, как пес, который лет десять тявкал на цепи, заговорил бы вдруг человеческим голосом. То есть способности анализа и критического понимания я должен быть напрочь лишен. Иначе — труба! Ведущая в иной мир. Или на тот свет.»
— Это можно сократить…
— Там надо сокращать все! Вместе с названием! — она помедлила. — Ты в пятьдесят третьем родился? Видимо, там, наверху, знали, что раньше не стоило твою душу сюда отряжать… Быстро бы обратно вернулась. И еще… — глаза ее за стеклами очков неожиданно потеплели. Она взяла меня за руку. — Да, хорошая повесть! — сказала вдумчиво. — Но это — вне рамок игры… Я и с твоим «Новым годом» — как в омут головой… А теперь, боюсь, повлечет тебя поперек течения… У меня уже были питомцы: Гладилин, Вася Аксенов… Вот его мне действительно жалко! И ты туда же хочешь?
— Но прошел же «Новый год»! Даже на премию выдвинули…
— Новый год превратится в старый! — ответила она цитатой из песенки Анчарова. — Премию получит Юра Поляков. У него хоть острая повесть, но, в итоге, все позитивно, все на черте, но не за ней… А у тебя — за ней! Какая там еще премия?.. В общем, этого твоего «Перекрестка» я не видела! К Дементьеву лучше не заходи. Он не в настроении… Давай что-то другое…
«Давай» … Как будто, вот это «что-то другое» я в сей же момент вытащу из кармана жестом фокусника… Дескать, не подходит этот перл, вот вам иной, замрите от восторга… А ведь на «Перекресток» я год потратил…
— Напоследок, Андрей, скажу тебе, что это брежневское время, столь тебе нелюбезное сейчас, ты впоследствии вспомнишь не раз, и каждый раз — с умилением! А может, и с восторгом! — заявила она.
Кивнул я Мэри, не веря, да и пошел себе вразвалочку. В привычную советскую жизнь. Суждено нам было увидеться еще раз, коротко, но, да и все. Хотя вспоминаю ее с теплом и благодарностью. Все она понимала, все чувствовала, и скольким дала путевку в большую литературу! И недаром Вася Аксенов, плюнув на все дела, прилетел из Америки на ее похороны. На один день. Но прилетел.
Мэри Лазаревна Озерова. Наша крестная…
Но, как говорится, уныние Остап полагал грехом… Из «Юности» поехал в редакцию «Нового мира» к заведующей отделом прозы Диане Тевекелян.
Полная, добродушная армянка, ироничная умница, с которой меня познакомил Володя Амлинский в доме творчества в Малеевке, оказала мне прием сердечный, с чаем и даже с коньяком. Восторгалась «Новым годом». Повесть, еще хранившую тепло рук Мэри, приняла с энтузиазмом. Правда, спохватившись, спросила с подозрением:
— А в «Юность» почему не предложили?
— Надо расти, — сказал я, намекая, что главный литературный журнал страны, давший старт Солженицыну и прочим великим, куда престижнее хоть многомиллионного, но расхожего издания.
— Я посмотрю… — сказала она.
В «Новый мир» заехал, выждав недельку. Тевекелян была по-прежнему радушна и лучилась юмором.
Вытащила из ящика стола мою рукопись, придвинула ко мне. Спросила весело:
— Это что, розыгрыш?
— Почему «розыгрыш»? — оскорбился я.
— Потому что эту вещь могут опубликовать где-нибудь в Париже, — мягко ответила она. — И после ее публикации вы там поселитесь. Навсегда. Если, конечно, вам не найдут иного места пребывания.
— А повесть? Не понравилась?
— Честно? Понравилась. Но я — старая женщина, и привыкла жить… И мне, знаете, еще очень нравится ездить в Париж с делегациями наших замечательных, идейно устойчивых писателей, а затем возвращаться в этот кабинет…
— Да, место заведующего отделом прозы «Нового мира», как, впрочем, и «Юности», это не для тебя, автор Андрей Молчанов, в эти кресла не усаживаются по желанию, это троны…
— Осторожнее… — кивнула мне милая дама на прощание. — На поворотах.
Я ничего не понимал! Ну, убери ты некоторые перехлесты, и что останется: повесть о трех молодых людях, бытовуха, легкий криминальный оттенок для остроты сюжета, никаких призывов к ниспровержению основ, сатира на уровне журнала «Крокодил» (Там, кстати, она впоследствии фрагментарно вышла отдельной книжонкой вместе с моими ранними рассказами). Так в чем дело? Какой-то клуб сумасшедших… Или эти перестраховщики куда мудрее меня? Наверное, иначе бы своих теплых мест не занимали. И главное, сука, всем нравится! Или врут?
Я посмотрел на часы. И тут осенило: через пятнадцать минут у Иры Алферовой, моей приятельницы, кончается репетиция в театре. Театр — в паре километров. Может, застану ее? Поплачусь в жилетку? Тем более, идею «Перекрестка» она мне косвенно подсказала, и я умышленно ввел одним из персонажей повести популярную актрису, чей образ никоим образом Ирине не соответствовал.
Подъехал, меся снежную дорожную кашу цвета какао. Затормозил у служебного входа. Экое приволье, сравнивая нынешние времена с прошлыми. Никаких тебе парковок и штрафов, бросай машину, где хочешь, стой, где хочешь хоть сутками, помимо, разве, зданий МВД и КГБ… Но других неудобств, правда, тьма… Хотя бы с легализацией плодов личного творчества.
И вот она в распахнутой двери, мечта миллионов советских и антисоветских мужиков…
— Девушка, вас подвезти?
— Ой!
Пока едем к ней домой, вяло повествую о прошедшем дне.
— Решение проблемы часто лежит вне плоскости проблемы, — говорит она.
Она вообще склонна к афоризмам. Причем, довольно остроумным и точным. Она не только красива, но порою пугающе умна. И диапазон окраски ее рассуждений — от шокирующего цинизма до целомудренной добродетели. Как это все в ней уживается? А может, нарочитая демонстрация цинизма — некая форма самозащиты? Или ее знак Рыб по гороскопу на что-то влияет? Но рыбка она золотая, мудрая. И отличает ее от множества богемных эгоистов поразительная отзывчивость и стремление помочь друзьям во всех их начинаниях и проблемах. Сколько безумных сплетен ходило и ходит вокруг нее, сколько ядовитых помоев вылито на ее имя! Мой комментарий на сей счет незамысловат: я всего лишь устало усмехаюсь над всеми этими наветами, тут и слов тратить не надо.
Юнгвальд-Хилькевич, снявший ее в «Трех мушкетерах», позже сетовал, что актриса она никакая, навязанная ему начальством, едва не сломавшая своим присутствием всю картину, но, выпивая с ним в гостях у моего приятеля и, одновременно, его соседа по дому, режиссера Саши Боголюбова, я, выслушивая эти стенания по поводу никчемной актрисы, вполне дружески предположил:
