Питер Акройд - Чосер
Однако основные усилия Чосера в этот период были направлены на другую поэму. Успех “Троила и Хризеиды”, по-видимому, позволил ему решиться на новое масштабное полотно, написанное, впрочем, совершенно в иной манере, – “Легенду о Добрых женах”.
Эта куртуазная поэма посвящена королеве Анне и, возможно, создана по ее заказу. Тема произведения – воспеть женщин, погибших от любви или преданных любовью, в центре – судьбы Дидоны, Филомелы и Клеопатры среди прочих скорбных биографий жертв любовной страсти. Во сне Чосеру являются бог и богиня любви; бог пеняет ему за описание любовных несчастий, богиня же поручает ему создание надгробного плача по страдалицам, покинутым возлюбленными или погибшим от любви. Чосер вновь переиначивает старые и всем известные истории, приспосабливая их для своих современников. Уже одно это связывает “Легенду” с куртуазной поэзией, для которой подобный сюжет был material prima[16]. “Легенда” во всех отношениях являлась поэмой заказной. Точно такой же заказ выполнил и Джон Гауэр своим “Confessio Amantis”[17], в которой любовные истории взяты в изящное обрамление, – описание встречи поэта с богом и богиней любви. В поэме Гауэр даже упоминает обстоятельства полученного заказа: поручение поэту дал Ричард II, когда они вместе с ним плыли по Темзе: “…призвав на свой корабль, дал мне заданье это”. Такое совпадение по времени и смыслу произведений, задуманных крупнейшими поэтами эпохи, не случайно и указывает на несомненность заказа. В “Исповеди влюбленного” Джон Гауэр передает к тому же и послание Чосеру от богини любви:
Приветствуй Чосера, когда случится встретить,
Он ученик мой и любимый мой поэт.
То есть между двумя поэмами, на одну и ту же тему наблюдается как бы искусная игровая перекличка. Намеренный выбор Гауэром для своей “Confessio” английского языка также изобличает влияние на него Чосера – впервые он издает большое произведение на местном наречии (используя к тому же восьмисложную строфу чосеровского “Храма Славы”), на что Гауэра явно толкнул пример Чосера и его значительный успех. Включенные Чосером в поэму легенды были, по-видимому, сокращены для устного чтения, а текст содержит ряд отсылок к придворным играм и ритуалам. Таковым, к примеру, является чудесный панегирис маргаритке – культ этого цветка при дворе был заимствован из Франции. Уже высказывалась догадка, что “ladyes nyntene”, девятнадцать дам, составляющих свиту богини любви, – это кавалерствующие дамы, удостоенные ордена Подвязки ко времени создания поэмы. Об устном предназначении поэмы говорит и своеобразие ее юмора, как нельзя лучше подходящего для устного воспроизведения:
Как учит вас изложенный пример,
В любви нет места вере,
Верьте только мне.
Намек на декламацию поэмы можно усмотреть и в одном из шутливых авторских отступлений:
И если в зале сем коварству место есть,
То и коварные любовники найдутся.
В общем, текст поэмы дает нам твердые основания считать Чосера любимым поэтом королевского дома.
Точная дата создания поэмы неизвестна, но косвенные свидетельства указывают на время между написанием “Троила и Хризеиды” и “Кентерберийских рассказов”.
Идеей поэмы Чосер словно бы намеревается искупить грех описания неверности Хризеиды в более ранней его поэме. “Кентерберийские рассказы” предвосхищены здесь использованием десятисложного куплета, которым Чосер манипулирует с уверенностью и изяществом, которые являлись потом недосягаемым образцом для поколений английских поэтов; форма эта идеально подходит как для передачи энергичной разговорной речи, так и для воспроизведения прихотливой ритмики внутренних монологов. Соединение многих разнородных легенд под рубрикой единой темы также является доказательством врожденной склонности Чосера к многоголосью и разнообразию, лежащей в основе его творческой манеры. Как и “Кентерберийские рассказы”, содержащие множество повествований от разных лиц, так и “Легенда о Добрых женах” есть сборник, объединяющий самый разнообразный материал – от мифа о Филомеле до более чувственной и сладострастной истории Клеопатры. Все они заключены в единую рамку: старые истории в новом обрамлении, что изобличает сходство с другими артефактами того же периода, такими как Евангелия, привычный текст которых вновь и вновь воспроизводили и иллюстрировали средневековые писцы. К тому же Чосера, видимо, увлекала возможность впутать в сюжет новые детали и, дав новые подробности внутри единой сети, сделать нечто, сходное со старинным англосаксонским плетением. Разнообразны здесь не только сюжеты легенд, но и детали, и частности – возвышенный плач вдруг прерывается непосредственным обращением:
Ты проиграл, Ясон! Погибель ждет тебя.
А в скрупулезно соблюдаемую последовательность рассказа вклинивается отступление – досадливый отзыв о предшественниках:
А тот, кто хочет знать о спутниках его,
Пусть обратится к скучным Аргонавтам[18].
Как и два его великих последователя, Чарльз Диккенс и Вильям Шекспир, Чосер умеет с легкостью, в пределах одной фразы или строфы, переходить от стиля высокой трагедии к самому низменному комизму, не теряя ни нити повествования, ни полного контроля над ним. Он великий мастер неоднородности, стиля, который Диккенс называл “беконом с прожилками”.
Нигде это качество не проявляется столь явно, как в прологе “Легенды о Добрых женах”. Пролог сохранился в двух вариантах, обычно именуемых “вариантом F” и “вариантом д”. Последний, по-видимому, был написан после смерти королевы Анны, последовавшей летом 1394 года: из текста, должно быть, из уважения к трауру короля, убраны все упоминания имени королевы, “миледи” превращаются в “Альцесту”. Смерть супруги так тяжело отразилась на короле и повергла его в такую скорбь, что он даже приказал разрушить замок Шин, в его сознании связанный с супружеским счастьем так тесно, что отныне он не в силах был лицезреть этот замок. Чосер, по-видимому, тоже скорбел о королеве. Высказывалось предположение, что бросить работу над “Ленедой”, его заставило именно известие о ее смерти. Несомненно, что он присутствовал и на похоронах.
И все же в позднейшем варианте фигурирует образ лилии – fleur de lis – как символическое восхваление нового брака короля с принцессой Изабеллой Французской. Дата создания позднейшего варианта заставляет предположить, что Чосер вновь вернулся к поэме гораздо позже начала работы над “Кентерберийскими рассказами”; факт, что поэма так и осталась неоконченной, указывает на то, что она долгие годы продолжала лежать на его рабочем столе. Текст поэмы содержит обещание писать по легенде в год, таким образом, поэме надлежало оставаться незаконченной, до самой смерти поэта.
Пролог поэмы примечателен и тем, что является непосредственной завязкой сюжета. Поэт выступает в нем как один из протагонистов, обязанный предстать перед судом бога любви. Вновь Чосер изображает себя несколько придурковатым и малодушным увальнем, не умеющим держать ответ за свои слова. Но за него вступается Альцеста, богиня любви:
Он лишь поэт, а смысл и тема
Не так важны ему,
По этой-то причине он пишет то
“Троила с Хризеидою”,
А то “Роман о Розе”, он наивен
И невиновен, ибо он
Не ведает того, что совершает.
Ему заказ дают, его он выполняет.
Последние строки указывают на то, что перевод “Романа о Розе”, как и создание “Троила и Хризеиды” были Чосеру заказаны. Подтверждений такому предположению мы не имеем и можем расценить подобные слова как шутку, но тем не менее они дают ключ к пониманию обстановки, в которой творил Чосер, – тему и сюжет он не всегда выбирал по собственной воле; как и прочие придворные, он и здесь обязан был повиноваться приказу, работая над тем, что было признано значимым не им, а другими. Нелишне отметить и то, что, всячески расписываясь в прологе в собственной несостоятельности, он ухитряется приковать всеобщее внимание и к произведениям своим, и ко всей своей поэтической деятельности без малейшего оттенка саморекламирования. Здесь также проявилось его искусство дипломата. Летом 1387 года проявить это искусство ему пришлось более непосредственным образом. По велению короля он был отправлен в Кале, где перемещался в сопровождении командующего. Цель этой миссии нам неизвестна, но оставаться там продолжительное время Чосер не мог, так как уже в следующем месяце он находился в Дарт-форде, где выступал в качестве судьи на расследовании дела Изабеллы Холл, похищенной ее мужем Джоном Лордингом из Чизилхерста, от ее опекуна Томаса Карсхилла. Однако похищение это явилось актом спасения ее от предыдущего похитителя, которым был ее опекун. Разбирательство это весьма занимало тогда умы, а бесконечно повторяющаяся на слушании фраза “rapuerunt et abduxerunt”[19] могла пробуждать у Чосера память о другом расследовании, касавшемся его лично.
