Галина Серебрякова - Маркс и Энгельс
В большой плетеной корзине Энгельс обнаружил обширный, написанный от руки архив, относящийся к Интернационалу. Внимание его привлекли также связанные бечевкой тетради. Энгельс стер с них пыль фланелевой тряпкой, развязал шнурок и перелистал одну, другую, третью, четвертую. Это были математические работы Маркса, и среди них рукопись Мавра с новым обоснованием дифференциального исчисления.
Чем больше сундуков, корзин, ящиков открывал Энгельс, тем яснее ему становилось, что Мавр, работая зачастую по 16–18 часов в сутки, лишь незначительную часть написанного отдавал в печать. Энгельс знал, что литературное наследство Маркса велико, но не представлял, сколь оно огромно. Он обнаружил пять различных вариантов рукописей второго тома «Капитала». Наряду с совершенно готовыми к печати частями многие состояли из набросков, кое-что было написано лишь в черновиках. Цитаты из русских, американских, английских источников были выписаны в тетради либо на отдельных нумерованных листах с обязательными пометками, для каких именно глав они предназначаются. Не будь такой массы до конца щ проработанного американского и русского материала, второй том был бы давно издан! Книг и таблиц по одной только русской статистике Энгельс собрал «более двух кубических метров». Маркс не успокаивался, пока не изучал все имеющиеся данные по вопросу, которым занимался. Часть выписок он по своему обыкновению сопровождал многочисленными критическими замечаниями. Они-то и представляли для Энгельса наибольшую ценность, так как помогали воскресить ход мыслей покойного.
Изучение подробностей, подчас мельчайших, которые так любил изыскивать Мавр, задержало на многие годы выход второго тома. Кончина жены подкосила его.
Маркс незадолго до смерти сказал Тусси, что Энгельс должен из этой рукописи что-нибудь сделать.
Энгельсу хотелось поделиться всем, что он думал и делал, с товарищами, которые так же, как он, любили Мавра. Поздно вечером он обычно принимался за письма. Он клал перед собой лист веленевой бумаги, брал из стопки плотный желтый конверт и, обмакнув в чернила стальное перо, аккуратно выводил адрес то Беккера — в Женеву, то Зорге — в Нью-Йорк, то Бебеля — в Германию или Лафаргов — в Париж.
Кабинет Энгельса состоял из двух комнат, прибранных и чистых, как операционная, где для каждой вещи было навсегда определено место. Годами в шкафах и на письменном столе в проверенном строе стояли те же предметы и книги.
Точно так же выглядели и другие комнаты Энгельса. Уклад дома был строго выверен. В его спальне с постоянно открытыми окнами господствовал порядок, которому могла бы позавидовать самая аккуратная и придирчивая хозяйка. Кресло у камина казалось привинченным к полу, в комоде, пропахшем лавандой и мятой, белье было сложено стопками, перевязанными белыми шнурами. Чистота дома была столь разительной, что казалась наивысшей роскошью.
Любовью к порядку Фридрих отличался с малолетства. Тетради, книги, перья, которыми он пользовался, лежали строго на одном и том же месте, точно так же, как и промокательный пресс, ножницы и перочинные ножи. С закрытыми глазами, в темноте Энгельс мог бы найти все, что ему было нужно. Он считал, что время, потраченное на приведение вещей в определенный порядок, так же как и систематизация, окупается позже с лихвой и сберегает нервную энергию, растрачиваемую на поиски. Нарушение привычной колеи в работе могло не на шутку рассердить по природе негневливого Фридриха
«Старый дружище! — писал как-то Беккеру своим четким, ровным почерком Энгельс, энергично нажимая на перо, которое почти не отрывал от бумаги до конца строки, делая лишь едва заметные пробелы между словами. — С домом Маркса нам придется повозиться еще до марта будущего года, так что с выездом оттуда и с планами на будущее особенно спешить нечего. Чтобы привести это наследство в порядок, тоже придется много потрудиться. Я удивляюсь, как Марксу удалось спасти почти все бумаги, письма и рукописи, написанные даже до 1848 г., — великолепный материал для биографии, которую я, конечно, напишу и которая, кроме всего прочего, будет также и историей «Neue Rheinische Zeitung» и движения 1848— 1849 гг. на Нижнем Рейне, историей паршивой лондонской эмиграции 1849–1852 гг. и историей Интернационала. Прежде всего необходимо издать II том «Капитала», а это не шутка. Рукопись второй книги существует в 4 или 5 редакциях, из которых только первая закончена, а позднейшие только начаты Понадобится немало труда, так как у такого человека, как Маркс, каждое слово на вес золота. Но мне этот труд приятен — ведь я снова вместе со своим старым другом.
В последние дни я разбирал письма с 1842 по 1862 год. Перед моими глазами еще раз воочию прошло старое время и те многочисленные веселые минуты, которые доставляли нам наши противники. Я часто до слез смеялся над этими старыми историями. Юмора наши враги никогда не могли у нас отнять. Но среди этого много и очень серьезного».
Энгельс запечатал конверт и положил его на маленький столик поверх других пакетов и писем, которые он сам утром намеревался отнести на почту. Многие дела отвлекали его в течение дня от основной работы. Некому было поручить переговоры с редакциями и издательствами, никто не мог освободить его от отправки и получения почты и посылок. Лаура Лафарг уже год как жила в Париже. Элеонора-Тусси сняла две комнаты неподалеку от Британского музея, в получасе ходьбы от Риджентс-парк-род, но из-за своей перегруженности литературной работой не могла помогать ни в разборке рукописей, ни в различных делах, отнимавших очень много времени. Вскоре она вышла замуж за Эдуарда Эвелинга, ирландца, активного деятеля социалистического движения, публициста и драматурга.
Энгельс написал несколько писем в редакции газет и друзьям в разные страны, подготовил пакеты с фотографиями Маркса в Цюрих для «Народного издательства», которые он отправлял через «Континентальное посылочное агентство»; упаковал фотографии Маркса для Иоганна Дица, немецкого книгоиздателя. Предстояло все это доставить в почтовую контору, находившуюся в двух с половиной милях от его дома.
Энгельс подумывал о том, что хорошо бы иметь секретаря, предпочтительно англичанина, хорошо знающего Лондон и местные условия, который мог бы избавить его от утомительного хождения, но тотчас же отринул эту мысль.
Мои дела все особого рода, рассуждал он, и я должен выполнять их лично. Как объяснить, например, непроверенному английскому помощнику, что в разные страны я отправляю корреспонденцию в целях конспирации под разными фамилиями. Пожалуй, еще донесет в полицию, что я занимаюсь контрабандой.
