Сергей Волков - Зарождение добровольческой армии
А еще через полчаса к нашему дому подошел «отряд» из 12 или 14 разношерстно, но по–военному одетых, с винтовками, с револьверами на поясах. Это были наши «гробокопатели» во главе с прапорщиком Стуконожкой и другие. Они тоже, оказывается, скрывались на огромном Нахичеванском кладбище в старых склепах, наглухо запертых огромными, заржавленными висячими и внутренними замками. Но входы в них знал смотритель Митрофаныч. Он, именно он, с помощью старенького священника Покровской церкви, отца Иоанна К., спасли тогда много военной молодежи, попавшей в беду. Эти два старика, оказывается, помимо нас, полностью снабжали их одеждой, питанием и многим другим необходимым.
Оказалось, что этот‑то «отряд» я первый и увидел перебегающим вдоль решетчатого забора церковной ограды.
Ранним утром, слыша приближающуюся стрельбу, все собрались в кладбищенском сарае и быстро переобмундировались по своим возможностям, имея на плечах погоны. Они ударили с фланга по бегущим красногвардейцам, чем еще более ускорили их бег и обеспечили степной плацдарм перед Ростовской границей подходящим юнкерам. Два юнкера, оставшиеся у храма в ограде, разглядели у перебегающих погоны. Один вышел из‑за угла, окликнув их. Те, увидав, остановились. Первым к юнкерам подошел прапорщик. Он по–просил вести их к командиру. После выяснения обстановки подошел и «отряд». Радость в доме была неописуемая. Я же установил, что наш‑то Стуконожка, оказывается, был влюблен в Веру, так как она просто бросилась ему на шею со слезами, а он ее нежно поцеловал. Глядя на них, я решил: «жених и невеста».
Здорово лестно было мне, даже покраснел как рак, когда он как‑то при нескольких офицерах и при всех наших, а главное — при вахмистре Сороке, который после легкого ранения в Ростове был несколько дней у нас и с которым я очень подружился, крепко обнял меня, поцеловал и сказал:
— Спасибо, дружок, за все, — и, обращаясь ко всем, добавил: — Он нам много помог в нашем гробокопательском положении. Спасибо, Боря.
Помню, у меня от этих слов навернулись слезы.
Через три года только один из них, будучи корнетом, Петя Кобыщанов, уходил в Крым через Новороссийск — в неизвестное. Где пал ты, мой дядя, а вернее — мой названный старший брат, друг моего детства, с малых лет мой охранитель и яркий пример моей жизни, каким надо быть? Пал ли у Днепра, у Каховки, в степях Таврии или на Перекопе? За рубежом его не оказалось, найти его я так и не мог.
Нюся… убита в 1–м Кубанском походе. Аничка Чубарина была ранена в грудь в этом же походе, бросившись в атаку на красных, увлекая за собой юнкеров. Выздоровела и была убита уже под Новороссийском в марте 1920 года. Об этом расскажу как‑нибудь позже. Студент, вернувшись из Корниловского похода, стал подпоручиком, часто к нам заезжал, а потом… потом — короткая записка: «Подпоручик X. в бою с красными курсантами был смертельно ранен и умер на поле боя. В его блокноте был ваш адрес и прилагаемая фотография».
Фотография была Нюси. На обороте карандашом нарисован крест и дата, очевидно день ее смерти.
* * *
Период после взятия Ростова добровольцами и до ухода их в Ледяной поход я помню плохо. Осталось в памяти — это была морозная зима, снежная, с большими сугробами на степи, на улицах, в садах. Помню, как приезжали с фронта на очень короткие побывки легко раненные, заболевшие. Как в тихие вечера выходили на улицу и с волнением вслушивались в доносившиеся с севера пулеметные очереди, винтовочное стрекотание, ухающие орудийные удары. Днем с холмов у Дона наблюдали южную сторону фронта. Разрывы шрапнельных снарядов в воздухе в районе станции Заречная, что за Доном, — там были белые. Такие же светлячки–искорки появлялись с комочками дыма над Батайском. Там были красные.
Как‑то вечером с ветром и с метелицей пришел озябший мой дедуган, которого я очень любил. Дедуганом я его звал потому, что настоящий мой дед умер давно, а это был брат бабушки — матери моего отца. По какой‑то своей фантазии я решил, что раз настоящего с этой стороны дедушки нет, то он мне его заменит (и заменил). Но звать его буду дедуганом. Полковник Николай Николаевич Турчанинов. Когда‑то, в молодости, нижегородский драгун. Участник какой‑то Турецкой кампании. Японской войны, но уже в составе Донского Казачьего войска, Сербско–турецкой войны, где получил орден от Сербского короля и чин поручика сербской армии. Много раз ранен. Начало Первой мировой войны застало его воинским начальником Х–района у Таганрога. В начале большевистского бунта из жидких остатков «гарнизона» (была сотня казаков) и приставших нескольких юнкеров, кадет и офицеров, что приблудились с севера, образовался «отряд», что‑то человек 30—40. Дедуган‑то их и возглавлял. Несколько недель на конях блуждали по степям, хуторам между Таганрогом и Ростовом, а затем соединились с частями Добровольческой армии, но уже с поредевшими после стычек с бандами Донбасса рядами. Дедугану было тогда уже за шестьдесят лет. Побыл он у нас сутки и поехал в Новочеркасск с частью своего отряда.
В другой раз, тоже почти ночью, пришел Леся, кузен моей мамы, морской офицер Черноморского флота. В эту же ночь и ушел. Он был в каком‑то морском отряде и спешил побывать у своих стариков, так как отпуск был до утра.
И еще в памяти остался курьезный визит. Примчался, и тоже на ночь глядя, «первый юнкер» — Володя Посохин. Так я его звал. Это он тогда утром первый появился из‑за угла в тумане. Пошептался о чем‑то с моей мамой и отправился в большой дом к бабушке (мы жили во флигеле). Оказалось, примчался он делать формальное предложение моей тете Гале. А ее‑то дома и не было. Она и Вера работали сестрами в клинике Николаевской больницы, что на границе Ростова. Раненых и больных там было полно, и домой они являлись редко.
Володя решил — раз ее нет, то он будет просить ее руки у бабушки. Как потом рассказывали, картина выглядела так: появившись перед бабушкой, бряцнул шпорами, откозырял по уставу и сразу, довольно невнятно и путано, признался в своей горячей юнкерской любви и, вообще, просил не отказать и т. д. Бабушка его молча выслушала и, когда он выдохся, спросила, когда он должен отправиться в обратный путь. Он ответил — к пяти утра, так как его небольшая группа командирована с позиции в Ростов по делам. Все, что надо, уже сделали и в пять выступают обратно на позиции.
Бабушка буквально приказала ему отправиться в комнату к дедушке, который всегда был чем‑то занят и в семейные дела вмешивался мало. Там, с помощью дедушки, раздеться (на нем была масса оружия и снаряжения), а она тем временем наполнит ванну теплой водой, чтобы он «в кои‑то веки» хорошо помылся. Ванна у бабушки в доме была добротная, наполнялась горячей водой из огромного котла, вмурованного в плите на кухне, что была рядом. А поскольку плита всегда топилась, то и горячая вода всегда была в избытке. Пока Володя, во исполнение приказа, «с истинным наслаждением», как он уже много времени спустя рассказывал, фыркал и плескался в ванне, бабушка приготовила ему чистую теплую смену белья из мужских запасов. Явившаяся из флигеля мама принялась за труску и чистку с легкой починкой всего юнкерского обмундирования, с проездкой каленым утюгом по всем швам. Дедушка, отбросив свои труды, отскоблил, просушил и вычистил сапоги. Когда Володя стал вопить, что он уже готов, ему протянули огромный бабушкин теплый капот и пригласили пожаловать к столу поужинать и выпить чаю с вишневым вареньем. После недолгих пререканий делать было нечего, и он появился в капоте — красный как рак. Увидав, что творилось в большой кухне, он, уже смеясь, уверял, что во всем его обмундировании живой пока только он сам, «других там нет никого и ничего». И, уже совсем развеселившись, утоляя голод за столом, просил только не гладить утюгами его самого, шашку и винтовку.
