Виктор Притула - Кампучийские хроники
Четыре пятых заключенных сами были „красными кхмерами“, хотя в 1978 году к ним подсадили рабочих и техников, чаще всего китайского происхождения, и нескольких иностранцев (в основном моряков).
…Перед следователями стояла дилемма. В одной из инструкций было сказано: „Мы считаем пытки совершенно необходимыми“. С другой стороны, пытки могли привести к гибели узника до того, как он успел во всем „сознаться“, а это наносило „ущерб делу партии“. Заключенные были обречены на смерть, однако при пытках присутствовал медперсонал».
(Из статьи «Камбоджа: в стране немыслимых преступлений»)
С одним из тех, кто невероятным образом пережил кошмар Туолсленга, Игоря Т. познакомили во время съёмок в этом главном застенке полпотовского гестапо. Вот как эта встреча была описана в очерке, который Игорь опубликовал в начале 1989 года в одной из газет.
«…Кто бы мог подумать, что городской лицей „Туолсленг“, заполненный когда-то гомоном ребячьих голосов, станет скорбным мемориалом, где от волнения люди перестают говорить. В „Туолсленге“ меня всегда потрясала тишина, нарушаемая лишь звоном цикад. После шумных пномпеньских улиц это был как бы иной мир.
Несколько безымянных могил в школьном дворе. Никто не знает, как звали тех, кто в них похоронен. Когда передовые отряды кхмерских повстанцев и ВНА ворвались в Пномпень, палачи из „Туолсленга“ в спешке не успели замести следы своих преступлений. Остался огромный архив. И тысячи фотографий. Заключенные особой политической тюрьмы в профиль и анфас. На груди каждого табличка: дата, номер… Сотни и сотни лиц на фотографиях. Сотни и сотни черепов, найденных в массовом захоронении поблизости от этого застенка.
Находиться в „Туолсленге“ даже несколько часов — тяжело. Тишина, жара, стрекот цикад и боль, сочащаяся из каждого кирпича в замурованных оконных проёмах бывших школьных классов.
Работники этого музея должно быть очень мужественные люди. Не всякий способен жить в двух мирах, из которых один начинается за воротами страшного центра допросов, сразу же при въезде на оживленный заполненный пешеходами, велосипедистами и автомобилями проспект Сан Нгок Миня, а второй заканчивается в отсеке, где человек мог только стоять или сидеть, скрючившись в три погибели. Отсеки эти, наспех сложенные из кирпичей добытых из стен нескольких соседних домов, поделили некогда просторные школьные классы.
Узенький луч солнца пробивается сквозь щель в стене, высвечивая лицо человека и кусок пола с вмурованным в него кольцом, к которому узник прикован кандалами.
Истощённое тело этого человека умирает. И только в огромных черных глазах затаилась искорка жизни.
— Эта картина называется „Автопортрет художника в тюремной камере“, — сказал ровным тихим голосом сопровождавший нас смотритель музея. — Есть ещё и другие картины, мы можем их показать.
Я не стану пересказывать содержание этих полотен. Скажу только, что ничего подобного я прежде не видел. Десять работ Хенг Натя — художника-самоучки, бывшего узника „Туолсленга“ — не фантазии на тему Босха. Ему незачем было фантазировать, хотя и писал он свои полотна по памяти».
«В провалах грусти, где ни дна, ни края
Куда Судьба закинула меня,
Где не мелькнёт весёлый проблеск дня,
Где правит Ночь, хозяйка гробовая,
На чёрной мгле я живопись творю,
Всегда язвимый богом ядовитым,
И, как гурман с могильным аппетитом,
Своё же сердце к завтраку варю…»
Глава вторая
Ужас навсегда!
Передо мной сидит смущённый человек, не зная, как и чем занять свои крестьянские руки, он теребит поля шляпы и мучительно раздумывает, с чего начать свой рассказ. У него большие черные глаза и глубокие шрамы от кандалов на щиколотках ног. Сейчас заговорит человек с картины.
«Я всегда был крестьянином. Жил в провинции Баттамбанг. Из деревни я почти никогда не выезжал, не был ни разу даже в провинциальном центре. Но однажды мы с соседом поехали в уездный центр в Прах Кео, нужно было обменять рис. На дороге увидели людей. Их было много. Дети, женщины, старики. Мужчин не было. Одна женщина попросила у нас кокос. Ей нужно было напоить ребенка. Сосед дал ей кокос. Тут к нам подошли несколько вооруженных людей. Кто вы такие? — спросили они. Мы крестьяне. Врете, сказал один из этих людей, вы агенты, переодетые агенты. И нас повезли в Баттамбанг. Через несколько дней сосед исчез. А меня почти каждый день били. Они требовали, чтобы я признался, что завербован ЦРУ. Через три месяца я „признался“, мне было все равно, только бы не били. Потом меня привезли в Пномпень. Когда это случилось? Не помню. Тогда я уже потерял счет времени. Не помню, сколько сидел в камере. Однажды тюремщик спросил, умею ли я рисовать или лепить. В детстве дядя учил меня лепить фигурки Будды к праздникам, и я ответил, что умею.
Нас было несколько человек. Некоторые — настоящие художники. Мы рисовали портреты Пол Пота с фотографий. Лепили его бюсты. Потом стали отливать их из бронзы».
Бронзовые статуэтки Будды, Шивы, Вишну, различных персонажей кхмерской мифологии, бронзовые и медные блюда, подносы, подсвечники грудой лежат в одной из комнат музея. Их не успели пустить на переплавку. Тут же разбитые гипсовые бюсты Пол Пота, его портрет, перечеркнутый жирной полосой красной краски. Все, что осталось от иконографии «брата № 1»…
Но вернемся к Хенг Натю. Каким образом он остался жив? Тюремный художник не разделил участи почти всех жертв Туолсленга только потому, что в панике бежавшие палачи забыли о нем. Они жгли документы, списки узников, протоколы допросов, а рядом уже гремела перестрелка. Когда вьетнамцы ворвались в Туолсленг, кроме Хенг Натя, там оставалось всего несколько узников.
«Я вернулся в свою деревню. Моей семьи не было. Они все умерли от голода. Я хотел снова построить дом и работать в поле. Но не смог. Ночами я уже не мог спать. И я пошел обратно в Пномпень, прямо сюда, в Туолсленг. В центре допросов тогда начали организовывать мемориальный музей памяти жертв геноцида. В народно-революционном комитете мне предложили стать музейным художником. И тогда я начал рисовать то, что не давало мне спать по ночам».
Такая вот история. Наверняка, это легенда, которую он заучил. Потому что концы с концами не сходятся. Как мог простой крестьянин, да ещё из лояльной режиму провинции оказаться в особом центре допросов S-21? Из тысяч узников этой политической тюрьмы большинство были членами КПК. А многие и высокопоставленными функционерами. В этой короткой, как вспышка молнии кхмерской революции были свои троцкие, бухарины, зиновьевы и каменевы, свои радеки и бабели, блюхеры и тухачевские. Революциям свойственно пожирать своих детей. Так что рассказ Хенг Натя был идеологически правильным. Но вот насколько правдивым? Картины же его кошмарны. На одной озверевший человек в черной пижаме и обмотанным вокруг шеи хлопчатобумажным шарфом в мелкую красную клеточку — крама, клещами вырывает сосок у кричащей от боли обнажённой женщины, в то время как второй засовывает ей в рану скорпиона. Ну и так далее. А чего стоит панно во всю стену большого зала — выложенная из человеческих черепов карта Камбоджи, прочерченная кровавыми реками.
