Геннадий Семенихин - Послесловие к подвигу
- Русские должны учиться у немцев воевать, а немцы у русских - пить шнапс и коньяк! - воскликнул он.
Федор, знавший, что Золлинг на Восточном фронте провел всего два воздушных боя и после второго навсегда выбыл из фронтовой авиации, про себя яростно подумал: "Попался бы ты мне над Могилевом или Вязьмой, здесь бы тебе острить не пришлось!" Очевидно, Нырко не смог притушить как следует этой ярости в своих глазах, потому что его инструктор вдруг сказал:
- Почему стал такой мрачный, русский? Надо веселиться. Пилот должен иногда расслаблять нервы.
У входной двери возник какой-то шум, и они оба обернулись. По ярко начищенным паркетным плитам отяжелевшей пьяной походкой шел высокий захмелевший полковник, которого почтительно поддерживали с обеих сторон два майора. Около их столика все трое остановились. На форменном кителе полковника темнели Железные кресты. Федор увидел покрасневшее от алкоголя лицо, высокую шапку светлых волос над обветренным лбом, голубые глаза, в которых ещё не померкла способность воспринимать окружающее.
- Это и есть тот самый русский? - спросил полковник, указывая пальцем на Федора. - Терпеть не могу подобных ублюдков. Предатели одинаково опасны как для тех, от кого они сбежали, так и для тех, кому собираются услужить. Он сейчас должен быть не здесь, а в одном из воздушных квадратов над Подмосковьем или Ростовом-на-Дону, где сражаются мои асы, и драться с ними. Если он был в одинаковом со мной звании, я бы его завтра же вызвал на дуэль и застрелил бы. Хоть на земле, хоть в воздухе! - Пьяно покачнувшись, полковник угрожающе поднял кулак, но в эту минуту откуда-то появился Хольц, которого уже несколько дней майор Нырко не видел, и сделал повелительный жест майорам, поддерживавшим пьяного. Они немедленно поволокли его назад, к выходу.
К Хольцу из-за другого столика подбежал какой-то капитан в форме люфтваффе, которого Федор ни разу ещё не видел, и почтительно вытянулся.
- Усилить наблюдение, он становится невыносимым, - торопливо прознес Хольц и, обернувшись, сказал одному только Федору по-русски: - Не обращайте на него внимания, господин Нырко. Алкоголь часто подводит даже самых умных людей. Продолжайте свой дружеский ужин, у вас есть для него повод. Все-таки первый самостоятельный полет на "мессершмитте"!
Когда они вновь остались одни, Нырко спросил у своего инструктора, кивнув на дверь, к которой вели заупрямившегося полковника:
- Кто это такой, Вилли?
Инструктор поднял вверх толстый, как сосиска, большой палец. Лицо его обрело восторженное выражение.
- 0-ля-ля! Разве ты не знаешь, русский? Это же Хельдерс. Полковник Хельдерс. Командир нашей самой лучшей эскадры.
Федор постарался сделать веселое лицо:
- Не стоит дальше пояснять, Вилли. У него отличные пилоты. Их огонь над Смоленском и Вязьмой я на своей шкуре испытал.
14
Сжимая зубами трубку, Федор задумчиво смотрел в распахнутое окно своей небольшой комнаты. Борода Мефистофеля была окутана синими облаками табачного дыма. Федор курил не затягиваясь. Просто было приятно посидеть перед сном в одиночестве, когда весь город уже спал, а в тех квартирах, где семьи фашистских летчиков ещё бодрствовали, окна были безукоризненно затянуты шторами и ни одна полоска света не пробивалась из них.
Где-то неподалеку, очевидно над Магдебургом, стояло зарево прожекторов и глухо били крупнокалиберные зенитки по невидимым отсюда самолетам, скорее всего, английским. В последнее время бомбежки усилились, Федор этому радовался и тосковал, оттого что он не там не под прожекторами и зенитками, на той высоте, с какой можно сбрасывать бомбы по этим ненавистным городам и аэродромам. "Хотя бы этот аэродром когда-нибудь зацепили, - со злостью думал он. - Посмотрел бы я, как забегали бы все эти золлинги и хельдерсы, да и румыны в придачу, которые в свободное время норовят не вылезать из казино!" Было тоскливо от сознания что обстоятельства его существования мало изменились, а роль пленного, решившего служить третьему рейху, дается все труднее и труднее. Еще одна надежда вырваться из плена померкла навсегда. Он рассчитывал, что не сразу, а со временем удастся овладеть двухмоторным бомбардировщиком, тайком проникнув в его пилотскую кабину, взлететь поперек старта и взять курс на восток, к своим. Но в этом учебном центре будущих фашистских пилотов учили летать исключительно на "мессершмиттах", радиус действия которых позволил бы долететь только до бывшей немецко-польской границы, не дальше. К тому же контроль за каждым его шагом все усиливался.
Правда, теперь ему разрешали в качестве инструктора летать на двухместном самолете с очень лаконичным объемом задания: взлет, зона, посадка. В передней кабине всегда сидел курсант, которого надо было готовить к самостоятельному пилотированию, обычно румын или итальянец, реже - немец. Лишь изредка разрешали ему полет на одиночном боевом "мессершмитте", но всякий раз как бы случайно горючего заливали в баки лишь на тридцать минут, не больше. "Вот и выходит, что я своими руками обучаю всю эту сволочь, которая потом проследует на Восточный фронт, - мрачно думал Федор. - Может, взять в очередном полете да и врезаться в землю с одним из таких пассажиров?" Но, задавая такой вопрос, он тотчас же себя пресекал: "Невелика честь отдать свою жизнь за какого-нибудь воспитанного Муссолини, пропахшего макаронами сопляка. Уж чего бы проще было тогда руками задушить самого Хольца. Все-таки полковник". Прикрывая широкой ладонью трубку, чтобы при очередной затяжке ни одна искра не нарушила светомаскировки, Нырко выпускал за окно в звездное небо одно облако за другим, продолжая свои размышления. "Нет, бездарное самоубийство - удел слабых. Самопожертвование - акт совершенно иной. Но оно должно быть таким, чтобы гибелью своей ты ошеломил врага, содрогнул его и, если можно, уничтожил как можно больше людей, одетых в фашистскую форму. Нет, мой час ещё не настал, и я дождусь своего часа!"
Вынув изо рта догоревшую трубку, Нырко на ощупь отыскал на столе пепельницу, пододвинул к себе. Он вдруг вспомнил, что когда-то, уже давно, увидев эту трубку в его руках, Лина оживленно воскликнула: "Какая красивая! И чертик что надо. Дай посмотреть. - Она нежно погладила трубку и улыбнулась. - Федя, а можно я оставлю её себе. Ты летчик, и тебе вредно курить".
Тогда он застенчиво улыбнулся и неуверенно возразил: "Бери, конечно. Только эта трубка, она знаешь...
она со мной всегда и на земле, и в воздухе. А курить я не курю, только понарошку дым пускаю". - "Она у тебя как талисман, - догадалась Лина. Тогда ты мне её не давай, пускай у тебя остается".
Потом эту трубку в обломках его разбившегося истребителя нашел Сережа Плотников и вернул уже в госпитале во время своего единственного, первого и последнего визита. Брал её в руки и веселый интендант Птицьгн и, возвращая, сказал: "Хороша, едят тебя мухи с комарами". Федор заботливо обернул её носовым платком и спрятал в карман грубошерстных брюк немецкого покроя. "Нет, дорогие друзья, погибшие и сражающиеся, - прошептал он грустно, никто из вас не имеет права сказать, что майор Нырко когда-нибудь может дрогнуть перед врагом. Никто!"
