Борис Соколов - На берегах Невы
— Мой друг, — Фавр обратился ко мне, — Кто из русских поэтов проповедует акмеизм? Забыл его имя. Он был в Париже несколько месяцев назад и читал нам свои стихи. Ах, эти русские имена! Как их можно запомнить?
— Акмеизм? — я колебался. — Гумилев?
— Да! Именно…! Гумилёв. Именно! — воскликнул Фавр. — Он собирался возвращаться в Россию, которая в руках этих варварских большевиков. Они убьют его. Он собирается бороться с ними стихами! Ненормальный!
* * *25 Августа 1921 года Гумилёв возвращался домой из поэтической студии, которой он руководил в Доме искусств на набережной Мойки № 59 в бывшем доме С. П. Елисеева. Несколько студентов сопровождали его по Невскому проспекту. Он был весел и много шутил, обсуждая древнегреческую поэзию.
Около его дома стоял автомобиль. Он не обратил на него внимания и ещё постоял перед домом, болтая со студентами. Они договорились встретиться завтра в Доме Поэтов. Он вошёл в свою квартиру, и как только он зажёг свет, два вошедших за ним агента Чека схватили его за руки. Он знал, что ожидать. Он взял с собой Новый Завет и «Илиаду» Гомера.
Из тюрьмы он написал короткую записку своей второй жене А. Н. Энгельгардт: «Не беспокойся, со мной всё в порядке. Я пишу новое стихотворение и играю в шахматы».
27 августа он был расстрелян. Сказали, что он улыбался в лицо расстрельной команде. Коммунисты наспех зарыли его где-то за городом. Это место не нашли, несмотря на многочисленные поиски его поклонников.
В свои последние секунды, думал ли он об Анне Ахматовой, возлюбленной своего детства, своей бывшей жене, с которой он разошёлся в 1918 году, за три года до своей гибели? Мы не знаем этого. А она ещё долго жила после его смерти и была поэтессой.
Любовь — это ещё не всё.
Он был инструктором патологии на медицинском факультете, преданный науке учёный. Это он дал первый толчок моему интересу к проблеме рака. Как лектор он был бесподобен. Он мог представить самые сложные проблемы патологии в двух словах. Доктор Лев Крентовский и внешне отличался от других преподавателей. Другие были бородатые, с длинными волосами, в очках, хилые, с плохой осанкой и далёкие от спорта. Крентовский имел коротко постриженные волосы, чисто выбрит, атлетической выправки и большой поклонник различных видов спорта. Он был чемпионом по конькам, и когда он появлялся на катке Юсуповского сада, все останавливались посмотреть, какие пируэты он выделывает. Он был одним из лучших игроков в теннис и неутомимым яхтсменом. Лев Крентовский был добрый человек и хороший собеседник, и при этом в нём можно было чувствовать силу воли и принципиальную личность.
Отец Крентовского был известным юристом, человеком либеральных взглядов, который симпатизировал революционному движению, растущему в предвоенные годы. Лев последовал отцу и открыто объявил себя революционером, хотя формально и не присоединился к социально-революционной партии. Партия Эсеров исповедовала принципы идеалистической революции.
Я думаю, Льву не было тридцати лет, когда он встретил студентку университета по социологии Людмилу Ковенко. Она приехала с Украины, тёмноволосая, очень привлекательная, как и многие украинские девушки, тёмные глаза и чувственные губы. Она была напряжённой спорщицей, погружённой в социологию, и фанатично проповедовала марксистские теории. Лев влюбился в неё безнадёжно и неизлечимо. Она отвечала ему со сдержанностью, но достаточно, чтобы поддерживать его влюблённость. Лев сказал мне, что они скоро должны обручиться. Он излучал счастье. Иногда я попадал в дом Крентовских, когда Людмила была там. И каждый раз там стояли дебаты между Людмилой и Николаем Крентовским, отцом Льва, а также младшим братом Никитой и самим Львом.
— Марксизм чужд нашей интеллигенции и нашему народу. Мы верим в свободу личности, в положительное в человеке, в идеалы демократии; а марксизм отвергает роль личности в человеческом прогрессе, — настаивал Николай Крентовский.
— Марксизм, — протестовала Людмила, — Это настоящее революционное движение, которое принесёт победу пролетариату.
— Вы не очень внимательно читали Карла Маркса, дорогая Людмила, — говорил Лев, — Маркс сказал, что революция начнётся в передовых, развитых странах. Нет индустрии в России, почти нет пролетариата. Россия — аграрная страна.
— Ленин пропагандирует революционный марксизм. Он призывает к захвату власти даже в индустриально слабо развитых странах, — возражала Людмила.
— А! — Кричал старший Крентовский, — Это означает, что ленинская концепция вовсе и немарксистская. Это прокламация диктатуры!
— А почему бы и нет? — следовал её грубый ответ.
И так это всё продолжалось из вечера в вечер, и каждый раз после дебатов Лев и Людмила запирались в его комнате, где, надо полагать, они прекращали спорить.
Однако свадьбе было быть не суждено. Лев был призван военным врачом в 13 армию на юго-западный фронт. Временами я слышал от его отца, что Лев в очередной раз легко ранен, но остаётся в строю, и что он уже два раза был награждён. Скоро меня тоже забрали на фронт, и в течение двух последующих лет я ничего не слышал ни о Льве, ни о его семействе, ни о Людмиле.
Когда Демократическое правительство было сформировано, я приехал ненадолго в Петербург. В Петербурге я пришёл к Крентовским в их квартиру на Витебской улице. Старый Крентовский был весь в политике, активный член социал-революционной партии Керенского. Он сказал мне, что Лев ещё на фронте, который находится в состоянии деморализации, и что Лев борется с большевиками всеми доступными средствами, читая лекции, произнося речи и тому подобное.
— Он стал неудержимым антикоммунистом. Он полон негодования и ярости.
— А Людмила? — спросил я его.
— Я не видел её сто лет, но кто-то сказал мне, что она всё ещё живет в своей квартире на Выборгском проспекте. Да… и что она с коммунистами.
Два месяца спустя коммунисты захватили власть и сбросили правительство Керенского. Я брал свой скудный паёк в штаб-квартире социал-революционной партии на Болотной улице, когда Лев появился из приёмной комнаты. Он совсем не изменился и стал ещё здоровее в его офицерской форме. Он прибыл с фронта два дня назад и после родителей пошёл сразу на квартиру к Людмиле.
— Она — чудо. Мы провели вместе две ночи. Это был рай. Она готова выйти за меня замуж.
— Твой отец сказал мне, что она стала коммунисткой.
— Я этому не верю. Она не сказала ни единого слова о своих марксистских идеалах. Она наоборот интересовалась всем, что я делаю и какие мои планы. Когда я сказал, что я вовлечён в подпольную деятельность против коммунистического правительства, она улыбнулась. Мы условились провести несколько дней на нашей даче.
