Андрей Алдан-Семенов - Семенов-Тян-Шанский
Степное, дымчатое от марева небо затянули пепельные облака. Спокойно парящие коршуны исчезли, суслики попрятались в норы. Наступила удушливая тишина — вестница степной грозы.
Гроза разразилась, когда они уже добрались до Аргантинского пикета. Петр Петрович хорошо отдохнул и поехал к Балхашу. Высокие, трудно проходимые заросли камыша закрывали низкий балхашский берег, в жирной грязи виднелись кабаньи следы, голенастые цапли расхаживали по отмелям. Охотничья тропка растворилась в камышовых джунглях.
Петр Петрович решил было проникнуть к озеру, но снова пошел дождь. Над камышами заклубились гнилые испарения, небо обложило плотными тучами. Экскурсия на берег Балхаша не удалась. Петр Петрович покинул Аргентинский пикет.
В тот же день он достиг Лепсы — первой значительной реки Семиречья.
За Лепсой степь уже приобрела очертания полупустыни: сугробы песка лоснились и меркли, коричневая пыль сгущалась в воздухе. Верблюжьи черепа белели по обочинам дороги, дикие курицы прятались в них. Тяжелые дрофы лениво отступали от тарантаса и, вытягивая шеи, презрительно смотрели на путешественников. В песке купались степные рябки: испуганные выстрелами, они взлетали, сбрасывая с крыльев легкие ленточки пыли. Маленькие черепахи хрустели под колесами тарантаса, словно плоские круглые камни.
Иногда из пепельного марева возникали стада сайгаков: повернув головы в сторону тарантаса, они провожали его черными печальными глазами. Напрасно было подкрадываться к ним или преследовать — сайгаки исчезали мгновенно и бесшумно — неуловимые тени полупустыни.
Семенов переправился еще через две реки Семиречья — Баскан и Аксу. Как и Лепса, они брали свое начало на склонах Семиреченского Алатау. Снежные вершины его во всем своем величии раскинулись на юго-востоке. Петр Петрович непрестанно любовался ими. А вершины все нарастали, приближались и казались особенно высокими на плоской степной равнине.
Где-то там, в ущельях Семиреченского Алатау находится Копал — крупное казачье поселение, русский форпост на востоке. До него оставалось около сотни верст.
Петр Петрович переночевал на Аксуйском пикете и на рассвете снова заспешил в путь. Хотелось скорее добраться до Копала. Дорога вела на перевал узким крутым ущельем.
Голые сланцевые обрывы, сумеречные тени от них, скрежет камней под колесами мало веселили Семенова. Зато на гребне перевала он вздохнул полной грудью. С высоты 1300 метров открывался чудесный вид во все стороны. Семиреченский Алатау с низменной Прибалхашской степи поднимался далеко за пределы вечного снега. Крутые обрывы из глинистого сланца сторожили вершину дикого перевала. После длинного голого плоскогорья и семиверстного спуска Семенов увидел серебристую ленту реки Биен.
Река извивалась, играла, блестя пеной в долине. В ней желтели массивы пшеницы, зеленели пятна садов.
Пшеничные поля из долины Биен поднимались на плоскогорье Джунке. Принадлежали они копальским казакам, основавшим свою земледельческую колонию всего лишь пятнадцать лет назад.
Поздним вечером Семенов прибыл в Копал. Возница подкатил к постоялому двору. Петр Петрович ночевал на свежем ароматном сене. Проснулся рано, когда еще медленно зеленело небо. Утренняя прохлада ласкала щеки, по одеялу перекатывалась крупная роса.
Начальник Копальского округа полковник Абакумов с бурной веселостью встретил неожиданного гостя. Полное лицо его просияло от удовольствия, когда Семенов представился.
— Член Императорского географического общества. Вот предписание генерал-губернатора господина Гасфорта о содействии мне, — сказал Петр Петрович, протягивая свои документы.
— К черту предписания, даже губернаторские! Я принимаю вас по предписанию собственного сердца, — Абакумов долго тряс руку Семенова толстыми крепкими ладонями. — Располагайтесь, как дома.
Семенов еще в Омске слышал об Абакумове как о незаурядном человеке, любящем науку.
— Прежде чем заняться делами, — продолжал полковник, — прошу откушать. Таков закон степного гостеприимства, — он говорил громко, басовито, пришлепывая толстыми губами.
В просторной комнате бревенчатого дома остро пахло травами; сухие пучки их висели по стенам, под матицей. Со всех сторон на Петра Петровича смотрели стеклянные глаза птичьих чучел. На подоконниках стояли коробки с коллекциями бабочек и жуков, под стульями валялись многоцветные образцы горных пород.
Степное гостеприимство полковника было и обильным и многообразным. На стол подавались лоснящиеся жиром окорока балхашского кабана, жареные куропатки с плоскогорья Джунке, уха из хариусов, выловленных в Биене. На подносах возвышались каратальские сазаны и лещи из Лепсы. На расписном фарфоровом блюде антрацитовой сопочкой поблескивала каспийская икра, в пиалах пузырился бек-пак — далинский кумыс. Румяные яблоки и желтый урюк ласкали взгляд горной свежестью диких садов Тянь-Шаня.
Абакумов сидел за столом, распахнув воротник, обнажив грудь, и без устали рассказывал:
— Был я отчаянным любителем природы. Все это, — показал он на травы и камни, — жалкие обломки моей страсти. Заразил меня когда-то страстью этой высокоталантливый натуралист Карелин. Слыхали?
— Кто же не знает господина Карелина!
— Я еще молодым офицером сопровождал Карелина в Прибалхашских степях и по Семиреченскому Алатау. Собирал для него травы, набивал птичьи чучела. Даже нового, неизвестного науке жучка открыл. Его и назвали «доркодон Абакумовы» в мою честь, так сказать…
После обеда полковник показывал Петру Петровичу городок, основанный им в 1846 году. С деловитым видом расхваливал он добротные постройки казаков и первых русских поселенцев, окруженные пирамидальными тополями. В палисадниках набирали силу молодые яблони и абрикосы, наливались солнцем гроздья винограда.
На широкой зеленой площади возвышалась недостроенная крепостная церковь. Абакумов с гордостью заметил, что церковь воздвигается по его проекту. На площади находились гарнизонные казармы, склады, канцелярия начальника округа. Отсюда начинался земляной вал, окружающий весь Копал. Медные пушки вытягивали свои стволы в сторону Киргизской степи.
Копал был создан как военное укрепление для защиты киргизов Большой орды, перешедших в русское подданство.
В городе насчитывалось семьсот домов, в которых, кроме солдат и русских поселенцев, жили замиренные киргизские племена дулатов и атбанов. В казармах размещались казаки Сибирского войска, солдаты линейного батальона.
Полковник говорил:
— Приказали нашему брату солдату: иди в степь, сядь там, окопайся и живи. Пошел солдат, и сел, и окопался. Русскому мужику солдатчина ненавистна — он землепашец. Не любит мужик ломать и разрушать — его земля зовет. Давно ли существует Копал, а посмотри-ка, мы уже сеем пшеницу, просо, ячмень. Урожай с десятины — сам-двадцать. Тыквы — от земли не оторвешь, арбузы будто колокола…
