Леонид Ленч - Это было
Я случайно наблюдал за его походом, стоя в надежном укрытии от ливня и грозы, ожидая, когда вся эта какофония кончится.
На следующий день над Виктором Николаевичем с моей легкой пижонской руки смеялся весь город. Я не скупился на краски, рисуя его портрет: закатанные штаны, крылатка, туфли и носки в одной руке, а гвоздики в другой...
А сейчас... сейчас меня гнетет чувство позднего раскаяния за этот мой поступок! Если для легкомысленной Евы ее связь с анатомом была именно пошлой интрижкой, то для него она была именно романом с высокими чувствами, с цветами, с преградами, которые нужно преодолеть во что бы то ни стало!
А словечко "пижоны" пустил в обращение - позвольте мне это напомнить иному читателю - Пушкин в "Евгении Онегине". Пижоны - это юные, беспечные и бездумные искатели любовных приключений.
Деликатная проблема
Перед самым концом рабочего дня появился посетитель, при одном взгляде на которого сотрудник редакции, принимавший жалобы и заявления от читателей, понял, что сегодня ему вовремя с работы не уйти!
Посетитель был хмур, весь какой-то всклокоченный и взъерошенный. "Не уйду, пока своего не добьюсь!" - было написано на его лице.
Он сел на предложенный ему стул и молча уставился на сотрудника.
- На что будем жаловаться? — с привычной бодростью спросил сотрудник.
- Я к вам не с жалобой.
- А с чем же?
- Скорее с рационализаторским предложением... по одной такой... деликатной проблеме! В общем, прочтете, и вы осознаете ее общественную значимость.
Сотрудник взглянул на ручные часы.
- А вы не могли бы... в двух словах изложить суть вашей проблемы? И мы вместе ее осознаем. Нас, знаете, время поджимает!
Посетитель взял со стола свою бумагу и показал сотруднику то, что было в ней напечатано крупными заглавными буквами и подчеркнуто жирной чертой.
- Прочтите хотя бы это!
Сотрудник стал читать вслух:
- "Замечено, что когда у женщины начинается период зубной недостаточности, у нее одновременно повышается агрессивность, свойственная вообще женскому характеру. Объектом агрессии становится мужчина, то есть ее муж; который, по мнению жены, всегда оказывается виновником всех еще не преодоленных нами бытовых трудностей и неурядиц. Проблема мира и покоя в семье в эпоху технического прогресса..."
Сотрудник прервал чтение, отложил в сторону бумагу и сказал:
- Все это, извините, очень нелепо. Какое же рационализаторское предложение у вас имеется... по этому вопросу?
- Я иду от личного опыта. Моя жена именно такая агрессивная женщина. Когда ее постигла зубная недостаточность (в чем, конечно, оказался виноватым, как понимаете, я!), она обратилась в одну поликлинику, и ей сделали протез. Хороший протез: жевательная способность на высшем уровне, речевая четкость отличная. Но есть одна особенность: как только жена начинает меня ругать, протез автоматически выскакивает из ее рта. Не выдерживает!.. Видимо, его структура не переносит таких мощных звуковых колебаний... Понимаете теперь, какая тут открывается перспектива?
- Позвольте, — сказал сотрудник, — она же может поставить протез на место и начать все сначала!
- Теоретически может, но она воспринимает это выскакивание как некий психологический сигнал и... приходит в норму.
- Какое же у вас рационализаторское предложение?
- Я предлагаю обязать все зубные поликлиники и амбулатории делать для женщин повышенной агрессивности только вот такие протезы... с автоматическим выскакиванием. Заказчица должна представлять в амбулаторию справку от мужа (или от домоуправления), что она не агрессивная, тогда, пожалуйста, ей сделают обычный зубной протез! Справки нет - получай, матушка, с выскакиванием. Но это уже вопросы техники, детали. Тут (он нежно погладил ладонью свою бумагу) у меня все это написано... Вы обещаете мне внимательно изучить мое предложение и дать ему ход? Очень вас прошу!
Сотрудник обещал и... передал его рационализаторское предложение мне, а я, как видите, дал ему ход!
Это было
Весной 1925 года я, двадцатилетний студент 2-го курса экономического факультета Ростовского университета, благополучно сдавший все экзамены и переведенный на 3-й, последний курс, оставил "по семейным обстоятельствам" университет и вернулся в Краснодар, покинутый в 1923 году именно ради продолжения высшего образования в Ростове-на-Дону.
Университет я оставил не только по бесшабашному легкомыслию, свойственному ранней молодости, а потому, что окончательно убедился в том, что экономические дисциплины мне не по нутру. Я писал стихи, подписывая их девичьей фамилией своей матери - Леонид Солнцев, был членом Всероссийского союза поэтов, поклонялся Маяковскому и одновременно любил стихи Бунина и сам мечтал о славе поэта. Посудите сами, при чем тут статистика и экономическая география?!
В Краснодар я вернулся с легкой душой. Но надо же было где-то работать: лирические стихи мои не могли, конечно, прокормить нас с матерью. У меня было рекомендательное письмо к ответственному работнику Краснодарского отделения Госбанка Д. С. Иванову, и я пошел устраиваться на работу в Госбанк.
Д.С. Иванов принял меня любезно, обещал помочь. Однако когда я вышел из помещения банка на солнечную, веселую улицу Красную, я с поразившей меня самого отчетливостью понял, что энтузиаста гроссбуха из меня никогда не выйдет, как уже не вышло экономиста, и что идти в банк на работу даже временно мне совершенно незачем. А куда идти? И вдруг (о, это роковое "вдруг", приносящее людям то счастье, то несчастье!) я встретил на Красной старого приятеля, бывшего студента Краснодарского политехнического института Борю Рискина. Оказалось, что Боря стал журналистом, работает в краснодарском "Красном знамени" репортером и даже иногда помещает заметки с подписью. С какой?
- Я подписываюсь Б. Кин. Как великий английский актер! — сказал Боря, тонко усмехаясь. Вот он-то и уговорил меня идти на работу в "Красное знамя" внештатным репортером, пообещав поговорить обо мне с секретарем редакции Луценко и ответственным редактором Михаилом Ивановичем Базарником.
Забегая вперед, я должен прямо сказать, что это мое "вдруг" стало для меня счастливым "вдруг". Если из меня, недоучившегося беспартийного студента-экономиста, беспредметного, как тогда говорили, лирика, мечтателя, мечущегося по жизни "без руля и без ветрил", получился сначала журналист, фельетонист, литератор, а потом и советский писатель, я всему этому обязан высшей школе, какой была для меня редакция краснодарской газеты "Красное знамя".
IIТруд репортера, однако, тоже не пришелся мне по душе. Я был от природы застенчив, а эта черта человеческого характера противопоказана профессии репортера так же, как, скажем, замедленность реакций- летчику. К тому же я был честолюбив.
