Александр Субботин - Фрэнсис Бэкон
Размышляя сегодня над наследием Фрэнсиса Бэкона — философией далекого английского Возрождения, мы находим в нем самые различные элементы и напластования — новаторские и традиционалистские, научные и поэтические, мудрые и наивные, те, корни которых уходят в глубь веков, и те, которые протягивают во времени свои вечнозеленые побеги в миры иных социальных структур, проблем и умонастроений.
Такова уж судьба классической философской мысли — долгая жизнь, в отличие от эпигонских и плоских философствований, претенциозность которых болезненно ощущается уже современниками. Анализ и оценка последних обычно не представляют труда и легко могут перекрыть их убогое содержание. Оригинальная же мысль содержит в себе тайну метаморфозы, возможность многократного и неожиданного преломления в умах будущих поколений.
Время. Все более и более отдаляя от нас эпоху, в которую жил и творил Бэкон, оно скрадывает отдельные детали его взглядов, стушевывает контекст, в котором формировались и развивались его идеи, превращает в несущественное то, что он сам счел бы существенным, и таким образом провоцирует на упрощение и модернизацию. Ведь разве задача историко-философского исследования, конечно предполагающая тщательный анализ текстов произведений, в которых воплощены взгляды мыслителей, их сопоставление и выяснение связей между ними, сводится только к такому анализу? И тогда мы сталкиваемся с проблемой. Не означает ли понимание философа «изнутри», становясь на его точку зрения и целиком переносясь в его эпоху, предпочтения исторической истины перед философской и volens-nolens[2] забрасывания на ниву философии семян дилетантизма и скептицизма? А с другой стороны, ведь каждой философии присуще свое отношение к истории и разве мало примеров того, как в угоду тех или иных философских систем искажались и деформировались взгляды стольких мыслителей? Избежать и той и другой крайности — дело не только простой добросовестности, но прежде всего таланта исследователя, глубины тех идейных и методологических принципов, которые он принимает, и меры его исторического и философского вкуса.
И то же время проявило и сделало более отчетливым для нас, чем для его современников и непосредственных продолжателей, основное историческое значение взглядов Бэкона. Да, в век бурного научно-технического развития мы не можем не вспомнить того, кто предвещал его наступление, разглядев его первые отдаленные зарницы, чье scientia est potentia[3] стало одним из девизов людей нашего времени — девизом их труда, мировоззрения и сотрудничества. Это правда, он не стоял в рядах тех, кто своим повседневным, кропотливым трудом камень за камнем возводил грандиозное здание современного научного и технического знания. Он не стал ни архитектором, ни инженером этого строительства, но он дал ему несравненную рекламу. Он и сам сравнивал себя с герольдом: я всего лишь трубач и не участвую в битве; я, наверное, один из тех, о ком Гомер сказал:
«Здравствуйте, мужи — глашатаи, вестники бога и смертных!…И наша труба зовет людей не ко взаимным распрям или сражениям и битвам, а, наоборот, к тому, чтобы они, заключив мир между собой, объединенными силами встали на борьбу с природой, захватили штурмом ее неприступные укрепления и раздвинули… границы человеческого могущества» (5, 1, стр. 251).
I. Жизнь, личность, стремления
Он родился 22 января 1561 года в Лондоне, в Йорк-Хаузе на Стренде, в семье одного из высших сановников елизаветинского двора, сэра Николаса Бэкона.
Сын управляющего овцеводческим поместьем аббатства Бери Сент-Эдмундс, Николас Бэкон выдвинулся благодаря своей юридической и политической деятельности и получил от короны в собственность конфискованную монастырскую землю, на которой его отец служил у монахов в должности бейлифа. Он поднялся в своей карьере до хранителя большой печати Англии и почти двадцать лет, вплоть до самой смерти, занимал этот высокий пост в правительственном кабинете. Его вторая жена, мать Фрэнсиса Бэкона, происходила из семьи сэра Антони Кука — воспитателя короля Эдуарда VI. Анна Кук была весьма образованной женщиной. Она хорошо владела древнегреческим и латынью, интересовалась теологией и перевела на английский язык несколько религиозных сочинений, в том числе проповеди о судьбе и свободе воли Бернардо Окино — одного из тех итальянских церковных реформаторов, от которых ведет свое начало социнианская ересь. Сестра Анны была замужем за Вильямом Сесилем, лордом-казначеем Берли, первым министром в правительстве королевы Елизаветы.
Это была «новая знать». Бэконы, Сесили, Расселы, Кавендиши, Сеймуры и Герберты вытесняли из придворной и общественной жизни страны старую родовую аристократию, обескровленную в многолетней «войне Роз» и потерявшую былое политическое значение перед лицом торжествующего абсолютизма Тюдоров. Выходцы из сельских джентри, они не наследовали ни титулов, ни обширных поместий, не имели ни свит, ни укрепленных замков. Всем, что они имели, они были обязаны абсолютистской монархии и за это платили ей служением не за страх, а за совесть. В их бдительной преданности, расчетливой умеренности и трезвом стремлении к порядку корона нашла стойкую поддержку своим мероприятиям и умело противопоставляла эти добродетели как строптивости старых ноблменов, ревниво оберегавших остатки своих средневековых вольностей, так и двуличию духовных пэров, более преданных своей касте, чем королю и отечеству.
Такова была та среда, в которой рос и воспитывался будущий философ и лорд-канцлер Англии.
Весной 1573 года мальчика посылают учиться в Тринити колледж в Кембридж. Реформация в значительной мере ослабила зависимость от церкви и монашеских орденов двух основных национальных центров науки и образования Англии. Оксфорд и Кембридж приобретали светский характер, и здесь обучалась молодежь, желающая в будущем получить какие-нибудь государственные должности. И хотя еще при Генрихе VIII комиссары Томаса Кромвеля формально изгнали отсюда схоластиков, Аристотеля продолжали изучать теперь уже без фривольных вопросов и темных толкований средневековых комментаторов. Известный гуманист и педагог Роджер Ашэм с восторгом писал о развитии классического образования в Кембридже, который «стал совсем другим… Аристотель и Платон читаются даже мальчиками… Софокл и Эврипид теперь авторы более знакомые, чем в наше время был Плавт» (35, стр. 86). Печать этой классической выучки отметит все последующее творчество Фрэнсиса Бэкона, и все же он ушел из колледжа с сохранившейся на всю жизнь неприязнью к философии Аристотеля, по его мнению, пригодной для изощренных диспутов, но бесплодной в отношении всего, что могло бы служить пользе человеческой жизни.
