Алексей Очкин - Иван - я, Федоровы - мы
Сержант Кухта тут же стал затягивать ремень. Ему больше всех доставалось на занятиях по строевой и одиночной подготовке бойца. Дымов решил сделать из бывшего директора военного и с присущей юности уверенностью, что при желании всего можно добиться, поставил своей задачей ликвидировать излишнюю солидность Кухты. Тот никак не мог "обучиться", как он говорил, ползать по-пластунски, а лейтенанту казалось, что именно этим способом удастся добиться успеха. Сержант старался, протер на животе шинель, но "обучиться" не смог.
На этот раз Дымов, строго взглянув на него, прошел мимо. Молодые солдаты состязались: кто дальше пройдет по рельсу, и лейтенант тоже не удержался от искушения и, балансируя руками, пошел по рельсу вслед за Анечкой - санинструктором. Она звонко постукивала о зеркальную стальную поверхность железными подковками кирзовых сапог; при каждом их ударе ее полноватые, тугие икры, обтянутые оранжевыми в резиночку детскими чулками, упруго наливались. Для лейтенанта, как и для других, она пока была девушкой-загадкой: ее определили в часть за несколько дней до погрузки в эшелон; кроме того, что ее с теткой эвакуировали из Москвы, где погибли родные, никто ничего не знал о ней. Небольшого росточка, девушка была так хорошо сложена, что не казалась маленькой; все на ней сидело ладно, и даже грубая солдатская гимнастерка не могла скрыть ее грациозной фигурки; темно-русую косу она крепко скручивала на затылке и прятала под пилоткой, не по размеру большой.
Лейтенанту удалось дойти почти до вагона, в котором располагалась его батарея, как вдруг он увидел такое, отчего остолбенел и потерял равновесие. Брезент, покрывавший машины на платформе, словно живой, зашевелился, отогнулся край, и оттуда брызнула струйка... Дымов приподнял брезент. Парень лет четырнадцати, со шрамом на правой щеке, в длинной шинели и больших солдатских ботинках застегивал штаны
- А ну марш отсюда, "заяц"! - скомандовал лейтенант.
Парень невозмутимо закрылся брезентом.
Дымов отбросил брезент:
- Кому говорят? Проваливай, пацан!
- Сам ты пацан!.. - огрызнулся парень. Волосы на его голове топорщились, что иглы у ежа, в колючих глазах таилась угроза.
За спиной лейтенанта раздался смех. Дымов обернулся... Бойцы у пулеметов задрали головы кверху и как-то уж слишком усердно наблюдали "за воздухом". Анечка, покачиваясь, будто танцуя, шагала по рельсу, и к ней тоже нельзя было придраться. Только у сержанта Кухты не успела сойти улыбка с лица.
- Сержант Кухта! Поправьте ремень, - приказал Дымов. - А то живот у вас выкатился, что арбуз...
- Куда ж мне его деть, товарищ лейтенант! И на море ездил - не помогло. И вы меня сколько обучали по-пластунски - не помогло...
Бойцы еле сдерживались, готовые рассмеяться, а мальчишка откровенно загоготал, замахал от удовольствия длинными рукавами шинели.
- Эй, ты! Слазь! Приехали! - Возмущенный лейтенант схватил парня за полу шинели.
- Гляди, командир выискался! - Парень подался назад и брыкнул лейтенанта в лоб.
Дымов, окончательно выйдя из себя, поймал обидчика за ногу и стащил с платформы. Но тут же получил подножку...
Поглядеть на неожиданное происшествие сбежались солдаты. Опозоренный Дымов уже всерьез боролся с парнем, а тот был, по всему видно, заправским драчуном. Солдаты шумно выражали свое одобрение, Анечка громче всех:
- "Зайчик"! Не сдавайся!..
Сержант Кухта хитро подмигнул стоявшему рядом ефрейтору Черношейкину:
- Пожалуй, лейтенанта ему не осилить.
Тот на полном серьезе возразил:
- Может. Малый широк в плечах.
- Ну, где там... - продолжал Кухта, - наш лейтенант - орел!
А мальчишка, притворившись, что побежден, вдруг ловко перебросил лейтенанта через себя. Черношейкин толкнул Кухту в бок:
- Накось! Вот тебе и "не осилить".
- Слаб ваш командир! Слаб! - прыгала от восторга Анечка.
Наконец лейтенанту удалось прижать парня к земле.
В это время подошел встречный поезд. Разгоряченные борьбой драчуны не заметили, как воинский эшелон тронулся... Так их и втащили в вагон.
Дымов не умел подолгу держать обиду. Потерев на лбу шишку, приказал сержанту Кухте накормить "зайца".
- А потом разберемся, кто такой, зачем и откуда.
Мальчишка презрительно сплюнул.
Сколько ни подступались к парню, он ни в какую: котелок не берет, имени своего не говорит и сидит, словно никого нет рядом. Нелюдимыш. А в глазах такое, что прямо тоска пробирает...
Ефрейтор Черношейкин подал всем знак - не троньте малого! - пробрался к двери, примостившись рядом с парнем, спустил длинные ноги наружу, свернул цигарку и протянул кисет:
- Куришь?
Тот отрицательно мотнул головой. Ободренный таким началом, усач, попыхивая цигаркой, отметил:
- Ну и молодец! А я вот сызмальства баловался, так отец меня знаешь как вожжами протаскивал!
- То-то, гляжу, что жердь вытянулся, - не поворачивая к нему головы, заметил мальчишка.
Солдаты прыснули. Не удержался и лейтенант. Парень остановил на нем свой взгляд:
- Гляди, от смеха пупок развяжется!
Черношейкин, довольный, что вызвал наконец молчуна на разговор, заметил ему:
- Да-а... Отцы, они у всех строгие. У тебя батька небось тоже строгий?
- Был батька, да сплыл!
- На войне погиб или как?
- Ни гулянке, - отрубил парень и отвернулся от Черношейкина.
Бойцы притихли. Острый на язык парнишка и нравился им и возмущал своей дерзостью. Кухта рассердился:
- На войну едешь, а от солдатской каши нос воротишь! Бери котелок. Командир давно забыл про обиду.
Злое и от этого некрасивое лицо мальчишки вдруг преобразилось: оно стало по-детски озорным и привлекательным. Со смущенной улыбкой он посмотрел на сержанта Кухту, на лейтенанта Дымова и спросил:
- Возьмете меня?..
Сержант даже растерялся:
- Это как командир... - И обернулся к Дымову: - И вправду, может, возьмем его, товарищ лейтенант? На кухню.
Дымов знал, что это невозможно, потому что командир части, "железный капитан" Богданович, не допустит ни малейшего самоуправства, но все смотрели на него с такой надеждой, будто он сам может решить. Чтобы не показать свою беспомощность, лейтенант согласно кивнул. И тут уже окончательно просветлело рано огрубевшее лицо парня, совсем погас злой огонек в глазах. Взял у сержанта котелок и так принялся за кашу, что всем стало ясно: малый не меньше трех дней "постился". Не успел он справиться с кашей, глаза начали слипаться.
- Соснешь чуток? - предложил Черношейкин. - А каши мы посля еще дадим...
Паренек молча забрался на нары, блаженно раскинулся, может быть, впервые за время своих мытарств, и сразу уснул.
К полудню железная крыша накалилась, в вагоне стало душно. Бойцы раздвинули двери. На первой же станции они собрались наполнить водою фляги, но только поезд остановился, раздался знакомый голос:
