Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
– Кто выбирал цели для «Катюш»?
– Давали цели сверху. Но в обороне все командиры батарей находились на пехотных полковых НП. Рядом радиостанция и телефон. Чуть что могли вызвать огонь. Наша основная задача – это поддержка пехоты, разрушение укрепленных сооружений.
– Вши были?
– Вши были первые два года. Мы играли во «вшанку» на 100 граммов. Лист фанеры, в центре которого рисуют круг. Достаем по вше, сажаем в центр круга, и какая первая пришла к границе, тот и выиграл. Вот она – перед самой чертой… осталось только лапой переступить, а она – раз! – и замерла, другая ее обогнала! Ее сразу к ногтю! А если выиграла – ее в спичечную коробку, химическим карандашом задницу пометить. Это уже супер!
Во второй половине войны, если вошь в бане нашли – перемываться заставляли. Тогда же стали использовать мыло «К». У немцев порошок был – вонючий, и все равно они вшивые ходили! Когда они отступали, в их блиндаж залетишь – опять наберешься и опять выводить.
– Как относились к немцам?
– Когда они в плен сдавались, им главное было пройти первую полосу – километров 5. Потом мародеры могли часы снять, а в первой полосе могли и пристрелить под горячую руку. Под Полоцком поймали немку-связистку. Обычно когда поймают пленного – пуговицы со штанов срезают, – куда он побежит, когда руками штаны держать надо? Вот и ей срезали. Ее пугнут, она руками голову закроет – штаны упадут. Все – га-га-га. Потом опять. Не насиловали, нет… Вообще немцы воевать умеют. Стойкие солдаты. Своих всегда хоронили. Зимой 41-го начали наступать. Помню, стреляли, стреляли по Позднеево. Сколько залпов дали! Пошли вперед – ни одного трупа! Знаешь, какое неприятное чувство?! Конечно, не только мы стреляли, но и артиллерия. Потом бегут: «Комбат, смотри!» Они их в кювет сложили и присыпали. Правда к концу войны немец не тот стал. В 42-м привели немца. Баварец. Здоровый мужик… Переводчик пришел, еврей. Туда-сюда… Молчит. Потом раскачали. Спросили: «Почему вы евреев не любите?» Молчит. Я говорю переводчику: «Ты ему скажи, что, мол, у вас и языки похожи, и культура». Ну он и начал. Тот не выдержал: «Что! Вы считаете, что я еврей?! Стреляйте меня – я немец!» А в 45-м нет – бежит рысью, только бы передок проскочить.
– Трофеи брали?
– Еду брали. Под конец войны я в одном замке в угодьях Геринга вырезал две картины. Свернул в трубку. А как попали под Кёнигсбергом, так все сгорело на хрен, только знамя вынесли. В конце войны солдаты только чай просили. Перешли на подножный корм. Живности много было – поросята, коровы. Как-то раз слышу, немец орет. Оказалось, зашли к нему, а у него наши самовары и еще какое-то барахло. Ну, поросенка у него зарезали. Он вышел, начал кричать: «Русиш швайн!» и т. д. Слышу – замолк. Спрашиваю: «В чем дело?» – «А мы его, товарищ начштаба, головой в колодец запихнули». А так чтобы расстреливали – нет. Видел я, как солдаты из соседней бригады поймали какую-то немку и насиловали стоя, а муж стоял рядом, и его на мушке держали. Это единичный случай. Массовых случаев я не видел. Народ-то у нас отходчивый.
Когда в Кёнигсберг вошли, там население по помойкам шарило в поисках съестного. Они там хлебнули горя. Солдаты их кормили. В 1946 г. их начали вывозить. Я тогда стал нештатным комендантом города Шанттенбург. Вот тут армия начала разлагаться. За мародерство расстреляли одного перед строем. Это был дикий случай: один друг убил другого за часы, которые тот нашел. Проституция была развита. Начались венерические болезни. Вышел приказ, что без справки о том, что ты не болен, не демобилизовывали.
Проститутками были немки. Они брали консервами и галетами. Иногда заходишь в дома. Они ложатся и ноги задирают. Елки-палки! Потом наши москвички приехали, добрые. То же самое началось. А польки?! В Шаркошине муж подкладывал свою жену! Там у меня был эпизод. Приходят ко мне и говорят: «Пошли комнату смеха смотреть». Приходим в дом, а это – бардак. Здоровая комната, разделенная на две части перегородкой. В перегородке проделано окно, занавешенное. Ты туда голову просовываешь и видишь маленькую комнату, обитую бархатом, керосиновая лампа и патефон играет. В этот момент твою голову зажимают так, что ты ее не вытянешь. И вот занавески распахиваются, и на тебя движется здоровая голая женская жопа. Человек крутится, а вырваться не может, а она все ближе и ближе. Потом бах. Свет гаснет. Хомут распускается и все. Вот так туда водили по очереди. Но меня поставить постеснялись, я – командир. Посмеялись.
– Личное оружие приходилось применять?
– У меня был ТТ №Си235, даже сейчас помню. Под Полоцком я выбегаю из-за дома, передо мной – немец с автоматом. Близко – метров 15. Нажимаю – осечка. Он остолбенел. Автомат – у пояса. Я тоже остолбенел. Если затвор передергивать – он перепояшет с бедра. Оба трухнули. Стрелял-то я отменно, а вот пистолет подвел.
Тут уже наши подбежали, и чем кончилось – не помню, может, пристрелили или он автомат бросил. Это рассказывать долго, а все происходило в считаные секунды.
Хоняк Анатолий Семенович
– Я окончил Горьковское училище зенитной артиллерии. И перед самой войной был направлен для дальнейшей службы в Белорусский военный округ. Располагалась наша часть в Кобрине, но в июне мы выехали на летние занятия в лагерь, в район Колки. Там были практические стрельбы, тренировки, занятия – обыкновенная военная учеба. Конечно, напряжение чувствовалось. Особенно после заявления ТАСС от 14 июня, которое подвергало сомнению заявления печати, что немцы перебросили свои войска к нашим западным границам. Это, конечно, было сделано с целью предотвратить провокации.
22 июня у нас был кросс имени Ворошилова. Вся воинская часть бежала. Пробежали, а потом пошли купаться на речку. Обыкновенный выходной день. Солдатская самодеятельность, неофициальные игры, соревнования. Вдруг бежит солдат: «Война!» Настроение у нас предвоенное, чувствовалось, что что-то будет, но сначала подумали, ради шутки кричит. Он: «Война! Молотов выступает!» Смотрим, палатки сняты, костры горят – сжигают ненужное. Тревога. Готовимся к маршу на Минск.
Мне казалось, что завтра-послезавтра будем в Берлине. Думал: «Надо почистить сапоги, чтобы офицер был в блеске». Двинулись к Минску. Там заняли огневые позиции. Потом нас быстро переправили своим ходом в Оршу. Автострада была загружена. Все время господствовала в воздухе немецкая авиация и контролировала дорогу. Деревни горят, машины разбиты. В какой-то деревушке разваленная машина стоит, трупы вокруг, женщина убита – из груди кровь течет, а около нее ползает грудной ребенок. Женщины подбежали, ребенка взяли, но эта картина первых жертв войны осталась в памяти, несмотря на то что прошло столько лет. Потом стояли на обороне Орши. Потом Могилев. Мы отстали от своей 55-й стрелковой дивизии, которой мы были приданы. Командир дивизии – подполковник Тер-Гаспарян.
