Артем Драбкин - На войне как на войне. «Я помню»
– Как бы вы определили роль командира в бою?
– Я считаю, что именно в ходе войны отрабатывалось мастерство ведения боя, то мастерство Победы, которое затем сыграло решающую роль в битве за Берлин. Это было то, что мы называем преодолением себя, ведь человеку свойственно чувство страха. Но когда оно один день, второй, четвертый, чувство становится обыденным, и привычка к нему устраняет животный страх, который присущ человеку. И второе, я один иду, свистят пули, я кланяюсь, но вот я иду во главе группы солдат, я офицер, что я делаю? Пулям уже не кланяюсь, чувство мужества возникает еще из психологического состояния, командир не может быть не смелым, он должен быть храбрым, показывать пример. Поэтому чувство храбрости – это умение преодолеть страх во имя долга. А долг у нас был, надо было освобождать страну.
– Как вы встретили 9 Мая 1945 г.?
– Это было в Ленинграде, я тогда военкоматом был направлен преподавателем военного дела в Ленинградское художественное училище, стал там секретарем парторганизации, в училище не так много было коммунистов. Устроили большое торжество, водки было выпито много, стрелять я не стрелял, просто у меня уже ничего не было. Я испытал прежде всего чувство облегчения, потому что война принесла столько горя народу, а в Ленинграде это особенно ощущалось. 9 Мая для меня святой праздник.
Жидков Ростислав Иванович
Я окончил десятилетку в 1940 г. У нас была альтернатива – либо идти в армию на ускоренные курсы подготовки офицеров запаса, либо поступать в военное учебное заведение. Я сам туляк, оружейник, и я решил поступить в оружейно-техническое училище. С января 1941 г. нам в училище начали менять график занятий. Вместо 6 лекционных часов стало 8—10, мы почти спали сидя. Матанализ и английский убрали, зато увеличили количество практических часов. Стали ходить в патруль на железную дорогу – на запад пошли эшелоны с войсками. Они останавливались, не доезжая до станции. Конники выводили лошадей, а мы оцепляли это место. В конце мая 12 человек, в том числе и меня, выпустили досрочно, присвоив нам звание лейтенантов. Направили нас под Владимир в лагеря, где мы переподготавливали призванных на сборы запасников. Тогда на вооружение стали поступать АВС, СВТ, пулеметы ДШК и ротные 50-мм минометы. СВТ – очень нежная. Когда мы отступали, каждый старался их выкинуть и на «мосинку» поменять. Те, кто снайперил с оптикой, те ее держали, а так – нет. «Максим» сложный пулемет. У него лента матерчатая – отсыреет, перекашивается. Тяжелый был, но безотказный. ДШК – хороший, безотказный пулемет. От 50-мм миномета толку мало – дальность стрельбы небольшая. Их тоже побросали. Вот ДП хороший пулемет – это «винтовка». У немцев пулеметы были лучше. В конце войны у меня в машине немецкая снайперская винтовка лежала – хорошая вещь с отличной оптикой. Но мы из нее больше по уткам стреляли. Один раз прибил двух, а они нырковые, их и есть нельзя. Зря загубил. Немецкие бинокли были отличные. Наши перед войной выпустили, а там, в устройстве подгонки окуляров использовали силумин – ломался в две секунды. Радиостанции у них были лучше. Наши – 6-ПК… Я же сам бывший радиолюбитель! Открываешь ее, а там все на соплях! Даже блоки не смонтированы! Ой-ёё-ёй! Вот РБ и РБМ это нормальные станции, 15–20 км берут. Мы же с нуля войну начали… Как мы выскочили, я не знаю… Если бы дикие усилия не применили после финской – конец нам!
Когда объявили, что началась война, нас погрузили в эшелоны, и мы поползли на фронт. Ехали с песнями, думали, через две недели в Берлине будем. Только проехали Москву, нам начали попадаться разбитые платформы, беженцы, эшелоны с ранеными. Петь мы перестали – насторожились. А за Ржевом нас высадили, и мы вошли в лес. Вот тут нас первый раз пробомбили Ю-87е. Там стояла поленница, и ты знаешь, я не помню, как я в нее влез! Долбили нас минут 20. Волнами. Вылез – гарь, дым. Рядом стоял кавалерийский полк…Тяжело было смотреть на бьющихся раненых лошадей… Вот так началась моя встреча с войной.
Первые недели четыре как в тумане – ничего не помню. Потом меня вызывает Кузнецов, командир нашего 922-го полка 250 дивизии: «Ты знаешь «сорокапятки?» – «Да». – «Вот тебе батарея, иди принимай – комбата убило». Встречает меня старшина. Мне еще и 20 нет, а ему за 30, с усами. Подводит коня – дончак, танцует. Ой! Я же не кавалерист! Он посмотрел на меня: «Да… Ты комбат це не конник…» Очень это ему не понравилось. Привели мне лошадку маленького роста смирную. Она была контужена и когда слышала гул самолетов, начинала дрожать и шерстка дыбом становилась. Взгромоздился я на нее… Три дня проскакал. Сошел – ходить не могу. Солдаты хихикают – они конники, а командир – мальчишка и ездить не умеет… Достали мне подрессоренный тарантасик. Сена бросили – хорошо.
Потом отходили за Смоленск. Бомбили нас непрерывно – только к ночи передышка. Танки нас как собак гоняли. Все разбегутся, потом услышат стук кухни – смотришь: собираются. Вышли к городу Белому. Там были тяжелые бои. Под Белым нас трое суток бомбили без перерыва. Представляешь, какое месиво там было? Осталось два орудия. Конечно, и мы стреляли. Помню, машину сожгли, стреляли по бронетранспортеру… черт его знает, по-моему, он загорелся. Там ведь как было – стрельнул, передки к орудию и дальше… Один раз по танкам стреляли, но никого не подожгли. Трудно было… Под Смоленском у немцев в воскресенье выходной был. Это потом уж мы научили их «родину любить».
Под Белым меня нашла телеграмма с приказом откомандировать меня в Москву. Как в этой каше меня нашли? Не знаю. Собралось нас трое. Все из технических училищ. Приехали в Москву, и нас направили на формирование частей гвардейских минометов. Меня назначили в опергруппу Брянского фронта, при которой и формировались эти части. Когда Гудериан прорвался, мы покатились на восток мимо Орла, Мценска… Случалось так, что впереди и сзади идут немецкие колонны, а мы на машине (машину «Скорой помощи» подобрали) едем посередине. Там все перемешалось! Не заметили они нас потому, что сами ехали на всем, что двигалось, в том числе и на наших машинах. Да… Бежали мы на рысях, но мыслей, что немцы могут победить, не было. Кто постарше, те, может быть, так и думали, а мы, молодежь, нет, хотя когти рвали будь уверен!
Под Брянском такой был случай. Одного из командиров ранило. Мы его принесли в крайнюю хату деревни, попросили подержать до темноты, а потом мы его заберем. Сами отошли в лес в километре или полутора. Смотрим: идут немцы. Хозяйка из избы, во сука какая, выбежала и к ним! Немцы вытащили раненого и расстреляли. Дождались темноты, командир собрал группу из пяти человек. Я тоже просился, но он меня не пустил. Пошли. Всех, б…, перестреляли и избу сожгли! Я бы и сейчас их пристрелил… Ну не попал я в эту группу!
