Николай Японский - Дневники св. Николая Японского. Том ΙII
Женская школа сегодня располагала отправиться всем составом своим за город на гулянье, и с каким восторгом девочки готовились вчера к этому своему, ежегодно в это время повторяющемуся, празднику; зато в каком комичном неудовольствии сегодня на этот противный дождь!
17/29 апреля 1897. Четверг
Святой недели.
Прелестнейшая погода. — Так как после смерти звонаря Андрея некому позаботиться о чистоте библиотеки, то я предложил сегодня иподиакону Моисею Кавамура, редкому из японцев по аккуратности содержащему ризницу в таком отличном порядке, взять на свое попечение и здание библиотеки, то есть в тихие солнечные дни открывать окна, но закрывать их тотчас же, как начинается ветер с пылью; открывать иногда и книжные шкафы; по крайней мере, раз в неделю обметать пыль везде, — с окон, столов, шкафов; по крайней мере, раз в год обтирать все до единой книги, и делать это исключительно самому, — разве с моею помощью, — чтобы не нарушить порядка в шкафах — ни одной не переставить на неположенное ей место и прочее. Обещал давать ему за эту службу, от себя лично, по одной ене в неделю — четыре ены в месяц. Он охотно согласился.
Петр Ямада, которого я считал бездарным и ничего не стоящим катихизатором, оказывается, напротив, очень дельным и успешным: тринадцать человек у него крещено в Мияно и Цукитате, один даже глухонемой найден хорошо приготовленным и крещен; священник экзаменовал его письменно. Господь разберет: дух ли катихизатора в тайне горящ, люди ли особенно заслужили милость Божию, урок только нам: много не полагаться на свое мнение, а давать место действию Божию.
Впрочем, об иных катихизаторах можно почти наверное сказать, что добра от них не будет: о. Борис Ямамура пишет, что Александра Хосокава, катихизатора в Ханава, лишил причастия; пьет, должно быть, как до школы, так иногда и в школе; новых слушателей у него ни одного, и Церковь в упадке. Придется убрать его оттуда.
Из Хиросаки шесть христиан пишут, что Иоанн Котера оклеветан христианином, недавно писавшим сюда о негодности Котера; христианин этот пьяница и дурного поведения; Котера старался исправить его, а он озлился на это. Христиане пишут это к о. Борису, которому я поручил исследовать, а он препроводил письмо сюда. Ладно!
Учительницы Женской школы справляли сегодня «доосоквай» («собрание однооконниц», по–нашему, однокашниц). Старуха Анна пришла сказать, что в три часа, по окончании своего собрания, «однооконницы» придут ко мне принять благословение. И пришли: человек тридцать дам и девиц. Выпускных из нашей Женской школы. Посадить их было негде, угостить нечем: приняли благословение и по красному яйцу с неубранного еще пасхального стола и удалились. Но что это за прекрасный вид: все цветущие молодостью и здоровьем, иные с здоровенным младенцем на руках, — все отлично наученные и безукоризненные христианки!
18/30 апреля 1897. Пятница
Святой недели.
Расчетный день, — беспрестанный вход и выход людей; ничего путного, кроме расплат.
Христианин из Аннака, отец Феодоры, невесты Якова Негуро, обучающейся в Женской школе, был вместе с нею благодарить за нее; говорил, что в Аннака на пасхальной службе было тридцать человек, а в Тасино и Томиока человек шестьдесят; между тем, там и катихизатора нет, только Негуро по временам посещает их из Аннака. Стало быть, христиане Тасино и Томиока крепки в вере и в молитве. Храни их Бог! И катихизатора нужно бы туда для распространения Церкви. Но где взять?
Катихизатор в Тоёхаси, Павел Цуда, спрашивает, не есть ли нарушение поста то, что певчие выпивают пред Пасхальной заутреней по сырому яйцу и даже по два! Конечно! Но что сделаешь с регентами, которые требуют сего, иначе–де не смогут пропеть всю Пасхальную службу? Яков Дмитриевич Тихай — первый ввел сей обычай, основываясь, по уверению его, на примере даже чудовских певчих в Москве, в числе коих он сам немалое время состоял тенором. Дмитрий Константинович Львовский тоже всегда просил давать певчим сырые яйца пред Заутреней. За ними — ныне и все японские регенты.
19 апреля/1 мая 1897. Суббота
Святой недели.
Ночью в двенадцать часов громкий стук разбудил: «Телеграмма!». Оказывается, из Санномия: «Христос воскресе! Едем четверо. Львовский». Вот снег на голову! Я совсем не ждал его с семьей так скоро: квартира его занята учениками Семинарии. Пришлось вывести их в одну из комнат, занятых учениками Катихизаторской школы, а сих стеснить в одну комнату. Сейчас (полдень) и производится все это перемещение.
С семи часов утра была Пасхальная служба; служили отцы Сато, Циба и Мидзуно; пели оба хора; после Литургии роздан артос. Из русских в Церкви был известный путешественник Бронислав Людвигович Громбчевский, полковник, едущий на службу в Благовещенск, после службы бывший у меня и начавший очень интересные рассказы, к сожалению, перебитые приходом другого гостя, полковника Рыльского, с женой, из Владивостока. Громбчевский обещал прислать для библиотеки свои карты и сочинения.
О. Иоанн Катакура согласен отпустить Моисея Минато в Немуро, но Моисей пишет, что Церковь в Ооцуци и Камаиси только что поправляется: есть уже готовые к крещению, есть и еще слушатели; просит непременно кого–нибудь взамен себя. Жаль сих Церквей, и потому Моисей не будет отнят у них. До Собора недалеко, — пусть в Немуро подождут, а пока Александр Мурокоси может там и присмотреть за Церковию, и заправлять молитвенными собраниями.
Послал на станцию Марка, звонаря, встретить Львовского, полагая, что он прибудет с восьмичасовым поездом; но сказали на станции, что такого и поезда нет, а есть в одиннадцать вечера; стало быть, газетные и расписания врут, и, стало быть, приготовления Никанора к устройству ужина гостям, приготовленная ванна, — все тщетно.
За всенощной был некто Ювачев Иван Павлович, командир амурского парохода, едущий в Россию, в Петербург, к родным. Говорил, — до слез растрогало наше пение. Совершенно то же самое утром сказал Громбчевский, католик, утерший навернувшиеся слезы даже и во время разговора о сем. Впрочем, последний тут же и сказал, что он расстроен нервами, — результат его трудных путешествий; первый — и чаю не пьет, чтобы и этим не тревожить нервы. Итак, пение наше сильно трогающее, или богомольцы легко трогающиеся? Судя по тому, как сегодня небрежно пели, и иногда безобразно кричали или пищали, конечно, — последнее. Господин Ювачев просил на память ветку из нашего сада; сорвал ему впотьмах две ветки с цветами камелий.
20 апреля/2 мая 1897. Фомино Воскресенье.
