Павел Гольдштейн - Точка опоры. В Бутырской тюрьме 1938 года
— Ну, как?.. Пора бы уже, а?..
— Что пора?
— Не знаешь, — усмехнулся Котелков, — небось, трудно признаваться, родословная нехорошая, а?
— В чем признаваться?.. Ведь это все не так.
— А как?
— Вы, как я понимаю, хотите, чтобы я сказал, что отец мой шпион?
— Вот-вот… Смекаешь?
— Вас интересует, кто такие Нана и Лева?
— Именно, — одобрительно подхватил Котелков.
— Я только одно знаю, что они приехали из Харбина два года назад, после продажи КВЖД. Лева учился по классу скрипки у моего отца, а Нана по классу рояля у жены отца…
— Подожди! — перебил Котелков, — не пойму, это что?.. Он у тебя второй раз женился?
— Вам же об отце должно быть больше моего известно, вы же все знаете… С двадцать шестого года у него новая семья.
— Ну, хорошо, договаривай про то.
— Что договаривать?
— Боишься сделать какую-нибудь промашку?.. Так значит, говоришь, шпионы?.. Одну секунду…
Котелков наклонился к столу и стал что-то записывать, но вот он снова поднял голову:
— Ну, дальше?
— Что дальше?
— Слушай, так мы никогда не кончим. Хочешь, я тебе дам совет? — брось дурака валять!.. Нам поручено большое государственное дело. Помоги нам, и мы сможем облегчить твое положение… Так как, насчет помочь нам?
— Это невозможно, гражданин следователь. Или, вы думаете, я сошел с ума, клеветать на отца, на себя?
— Вот видишь, какая ты сволочь! Кто же заставляет тебя клеветать?
Он застучал ногтями о стол, вдруг локоть его соскользнул, он наклонился, выдвинул один из ящиков письменного стола, вынул оттуда какую-то бумагу:
— Ну, хорошо, подойди сюда, ближе, ближе… Вот, читай…
Я чуть не споткнулся о коврик, взял дрожащими руками бумагу. На официальном бланке типографским шрифтом крупно: Мера пресечения. Ниже уже машинкой: моя фамилия, имя, отчество, год рождения, место рождения, национальность… Еще ниже: пятьдесят восьмая статья, пункты шестой, восьмой, десятый, одиннадцатый… Внизу подпись начальника отдела, внизу сбоку синим карандашом: согласен — прокурор, сверху: утверждаю, зеленым карандашом — зам. наркома внутренних дел. Лейтенант Котелков, привстав, заглянул в мои глаза:
— Ну, что?
— Я не понимаю, зачем все это? Это бред какой-то. Вы же сами прекрасно все знаете.
— Больше ничего не скажешь? — спросил он тихо.
— Нет, ничего.
Он обмакнул перо и протянул мне ручку.
— Тогда подписывай.
— Я этого не буду подписывать.
Вдруг — странное дело — лейтенант Котелков положил руку мне на плечо:
— Что, растолковать тебе? Эта же подпись ни к чему не обязывает. Просто подпишешь, что я тебя ознакомил с предварительным обвинением… Ну?.. Ну, чего же ты?
— Так зачем же подписывать, если я не согласен.
Котелков положил на стол ручку, взял у меня бумагу и ее положил на стол, присел в кресло. Вдруг заторопился:
— Мы же будем с тобой еще работать — протокол допроса составлять, а это простая формальность (он повертел в руках"меру пресечения")… это же еще ничего не значит…
— Как?.. Вы говорите, что это не доказательство вины?
— Ну, да, точно. Вот, теперь ясно? Это так — пустой звук, формальность.
— Как же вы можете тогда лишать свободы?
— А у нас такой метод, — откинулся Котелков на спинку кресла, — прямо берем и все.
— Как же это так?
— А так, — прищурил он глаз. Вдруг что-то дрогнуло, лицо совершенно перекосилось:
— Сволочь! Стать в угол! Гад, в угол! Взъерошились волосы, нависли над низким лбом.
Я направился в угол, стал, закрыл глаза. Что же это такое?..
— Ты!.. Не шевелиться!.. Чего трясешься? Стой смирно.
Вот ничего он со мной не поделает, решительно ничего! Когда было вначале — было страшно, а теперь уже вроде не так. А ведь чувствовалось что-то не то… И чуть не каждый день!
"Какое есть предложение?… Кто воздержался?.. Нет воздержавшихся". А ведь когда с Мейерхольдом, не воздержался? А если бы коснулось мамы, дяди? А с Маяковским? Я тогда прямо из школы убежал к нему. Такой вид у него у мертвого был сосредоточенный, а губы детские, добрые… "Товарищи наши из бригады стараются эту выставку продвинуть, за что я им бесконечно благодарен!"
Бригада читает стихи, и я тоже читал. А Альберт Ценнари сидел в застенке у Муссолини, а теперь сидит здесь. Но он не как все, у него же протезы вместо ног. А она нашла себе хахаля. Но Альберт же был ей как муж?"Я не могла с ним жить, он без двух ног".
— М-м-да! На всю ночь зарядились? — спросил чей-то знакомый голос. Задвигалось кресло.
— Нахал, каких мало, товарищ капитан!
— Сиди, сиди, — перебил мягкий басок капитана.
— Уважаемый! (это очевидно ко мне) — было бы неплохо, если бы вы повернулись.
Поворачиваюсь.
Знакомый уже мне по Лубянке капитан госбезопасности смотрит на меня прищуренными глазками. Он весь округлый, голова выбритая, розовая. Вдруг повернул голову к Котелкову:
— А что? Он мне нравится, храбрый парень! Котелков покосился, задвигал бровями. Капитан снова ко мне:
— Что у вас в камере, тесновато?
— Тесно!
— Да, да. К несчастью, не рассчитывали на такое количество… Вообще безобразие, бестолковщина…
Потянулся в карман, вынул портсигар.
— Курите?
— Спасибо, не хочется.
— Что ж, прекрасно, — закурил толстый "Казбек", затянулся, выпустил дым.
Прекрасно. Вы все время, уважаемый, на потолок глядели. Ну, расскажите, вам нравится здесь? Вы обратите внимание на потолок… нет, хорошо сделали, скромно, и решетку такую скромную, крепкую. Нет, все-таки ничего, правда?..
— Да, ничего…
Улыбнулся и вдруг пытливо глянул на меня:
— А вот чем объяснить ваше молчание?
— А что говорить, гражданин капитан? В чем признаваться? Я ни в чем не виноват.
— Так, так, — закивал головой капитан. К сожалению, не могу порадовать; ультимативность с вашей стороны совершенно неправильная. Очень даже глупо, нехорошо… Если враг не сдается — его уничтожают.
Он подвинулся совсем вплотную ко мне:
— Если враг не сдается, его у-ни-что-жа-ют, — протянул он с улыбкой. — Вы любите Горького?
— Я не хотел бы отвечать на ваш вопрос, гражданин капитан.
— Простите за нескромность, это почему же так?
— Горький тут не причем, гражданин капитан.
— Смотри, как большой толкует, — подмигнул капитан, оглянувшись на Котелкова. Холодно покосился на меня:
— Ну, что ж, велю посадить в карцер.
Круто повернулся к столу, затушил в пепельнице папиросу, протянул руку к кнопке звонка. В ту же секунду распахнулась дверь. На пороге вытянулся разводящий.
