Бенгт Даниельссон - Гоген в Полинезии
наконец, благодаря своему административному и дипломатическому дару получил видную
должность в колониальной администрации. Ему необычайно доверяли, это видно из того,
что Лакаскад губернаторствовал уже пять лет, когда прибыл Гоген, меж тем как
большинство его предшественников не смогло продержаться даже положенных трех лет42.
От министра колоний губернатор двумя неделями раньше получил с текущей почтой
через Америку известие об «официальной миссии» Гогена. Поэтому он держался очень
учтиво и предупредительно, что, разумеется, породило благоприятную цепную реакцию,
которая распространилась на всю местную чиновничью иерархию. Квартирный вопрос
решился тут же - на первых порах Гогену отвели комнату в правительственном доме для
новоприбывших служащих. В письме Метте он удовлетворенно сообщал: «Я очень
хорошо принят как губернатором, так и начальником управления внутренних дел, а также
его супругой и двумя дочерьми (он превосходный семьянин). Я завтракал у них, и они
всячески старались сделать мне приятное».
В виде особой чести Гоген без промедления был принят в члены «Сёркл Милитер»,
мужского клуба для избранных, куда обычно принимали только офицеров и высших
чиновников. Под стать ведущей роли, которую играл клуб в светской жизни Папеэте, его
помещения находились в самом большом парке в центре города, причем на огромном
баньяне, в трех метрах от земли, разместилось своего рода кафе, сидя в котором члены
клуба бросали сквозь листву рассеянные взгляды на простой люд, спешивший на работу
или с работы домой по главной улице внизу. Здесь-то двух новых членов - Гогена и
капитана Сватона - и чествовали вечером их первого дня в Папеэте; по таитянскому
обычаю им надели на шею цветочные гирлянды, а по французскому - поднесли абсент со
льда.
Окончательное подтверждение того, что Гоген признан значительной персоной,
последовало через два дня, когда в правительственном органе «Официальный вестник»
появилась заметка, извещающая, что колонию почтил своим посещением «живописец
Гоген, прибывший с официальной миссией»43. Фамилия была напечатана не совсем верно, но читатели этого не заметили, ведь никто на Таити раньше и не слышал о нем. Зато все
тотчас поняли, что у него, наверно, есть очень влиятельные друзья в Париже; многие даже
заподозрили, что так называемая официальная миссия только маскировка, а на самом деле
он прислан проверить, как обстоят дела в колонии. (Негласные ревизии в ту пору были
обычными.) Гогена повсюду принимали с большим почетом, и он заметно воспрянул
духом. Очень скоро он пришел к выводу, что в общем-то неожиданно высокий уровень
цивилизации в Папеэте - скорее плюс, чем минус. В день, когда появилась цитированная
заметка, 11 июня, он написал Метте: «Думаю, что вскоре получу хорошо оплачиваемые
заказы: каждый день самые различные люди просят меня написать их портреты. Пока что
я ломаюсь (самый верный способ получить хорошую цену). Так или иначе, похоже, что я
здесь смогу подзаработать, чего никак не ожидал. Завтра мне предстоит встреча с
королевской фамилией. Вот что значит реклама. Глупо, конечно, но я держусь молодцом»44.
Однако на следующее утро, когда до аудиенции оставалось совсем немного времени,
вдруг загрохотали пушки местного гарнизона, и бедняга Гоген услышал потрясающую
новость: то был траурный салют по случаю кончины короля Помаре V. Его величество
умер скоропостижно, но вообще-то он давно болел, даже удивительно, что дожил до
пятидесяти двух лет. Корнем зла и источником всех бед Помаре была его непомерная
жажда, унаследованная вместе с крупным состоянием, которое позволяло ему утолять ее.
Упиваться до смерти было, можно сказать, традицией в его роду. Точно так же кончили
свои дни его прадед, который после кровавых усобиц стал единоличным владыкой на
Таити в конце восемнадцатого века, дед, грозный Помаре II, силой обративший в
христианство все население острова, и отец, ничтожный супруг царствовавшей королевы,
Помаре IV. Честно говоря, Помаре V за всю свою жизнь никогда не был совсем трезв. Но
хроническим алкоголиком он стал только после того, как в 1880 году преждевременно
ушел в отставку и все силы посвятил нелегкой задаче пускать на ветер поистине
королевский оклад в 5 тысяч франков в месяц, которым его вознаградило французское
правительство. Хотя члены двух мужских клубов Папеэте охотно помогали ему
опустошать миски с его любимым коктейлем, составленным из рома, коньяка, виски и
ликера, он, как и следовало ожидать, в конце концов допился до неизлечимой болезни
печени. Тем не менее он до самого конца держался на ногах, так что Гоген был вправе
надеяться, что король Помаре примет его в назначенный час, а может быть, даже окажет
ему любезное и полезное покровительство.
Зато Гоген глубоко ошибался, считая нечестивую кончину Помаре великой
национальной трагедией и патетически восклицая: «С ним пришел конец последним
остаткам древних традиций, с ним кончилась история маори. Цивилизация солдат, купцов
и колониальных чиновников восторжествовала. Глубокое горе охватило меня». Воистину
печальная, но далеко не столь драматическая истина заключалась в том, что так
называемый процесс цивилизации Таити начался задолго до рождения Помаре V,
неспешно продолжался после его смерти и еще не закончен по сей день, и уж если
говорить о старых исторических традициях, то они никогда не занимали короля Помаре, в
отличие, скажем, от его супруги, королевы Марау, которая, очень рано разойдясь со своим
непутевым мужем, весь досуг посвящала записям древних народных песен, героических
преданий, королевских генеалогий и эпоса.
Похороны были поручены начальнику Управления общественных работ. Радуясь, что
счастливый случай свел его с квалифицированным и официально одобренным
консультантом по вопросам эстетики, он попросил Гогена руководить украшением
большого тронного зала, где было выставлено для прощания облаченное в мундир
французского адмирала тело Помаре V (илл. 16). И как же он удивился, когда Гоген
бесцеремонно отверг почетнее поручение, заявив, что королева и женщины ее свиты
якобы обладают большим вкусом и превосходно справятся сами.
