Марина Евтушенко - Воспитание православного государя в Доме Романовых
В это же время в общеобразовательных учреждениях России стало постепенно вводиться преподавание Закона Божия как обязательного предмета. Однако его значение в то время было невелико. Законоучителям предписывалось кратко излагать ветхозаветную историю, не вспоминать о Страшном Суде и вечных муках, ибо «ничто так не вредит детям, как устрашение их грозительными рассказами о мучениях во аде»[225]. Но сами педагоги, зараженные всеобщей модой, «постоянно смеялись над всем русским, особенно над русскими церковными обрядами»[226].
При таком отношении к Церкви духовенство в то время не было привилегированным сословием. «Может быть, у некоторых едва ли есть человек униженнее, как совершитель Божественных Тайн, – писал Платон с горечью. – Презренный смехотворец, шут развратного зрелища удостаивался большего почтения, нежели священник»[227].
Но особенно сложной для Платона была задача преодоления, с одной стороны, нравственной лени и разврата, царивших при дворе, и с другой стороны – так называемого куртизанства. Как писал известный монархист Лев Тихомиров, «куртизанство, которое стремится извлекать выгоды путем лести, угождения, потворствования слабостям, может окружать будущего царя еще в его детстве. С другой стороны, немало примеров и обратного, грубо ожесточающего отношения к царственному ребенку, быть может, даже из желания выставить перед родителями свое непричастие куртизанству»[228].
Было очевидным, что будущий император рос в обстановке, ему не дружественной. Детство его было почти сиротским, хотя и протекало в роскоши. Павел не знал родительской любви, а после смерти отца совсем замкнулся в своих переживаниях. Он еще не умел по малолетству осознавать происходящее в его семье и государстве; не знал, что если бы Екатерина Алексеевна следовала закону, то она могла бы занимать престол лишь до его совершеннолетия, а до этого срока была бы только регентшей. Но он постоянно чувствовал недоверие к нему со стороны матери, всегда боявшейся лишиться престола. По мере взросления он начинал понимать, что переворот был организован гвардией, его отец и законный правитель был свергнут насильственно, а главные пособники воцарения его матери осыпаны ее милостями и щедротами. При этом фавориты Екатерины, плотным кольцом окружавшие трон, относились к Павлу как к ребенку, но без уважения, подобающего наследнику престола.
Избалованные, беспечные царедворцы, легко усвоившие атмосферу парижских салонов и ведущие рассеянную жизнь, не способствовали здоровому воспитанию наследника. Придворные его не слишком стеснялись. Порой за столом, куда приглашали и его законоучителя, велись двусмысленные разговоры, мало предназначенные для ушей мальчика. Вечером наследника водили в театр на представления французских комедий, сюжеты которых крутились вокруг любовных интриг, одураченных опекунов и мужей-рогоносцев[229].
Фавориты императрицы также часто подавали наследнику примеры нравственного распутства. Например, Григорий Орлов однажды предложил маленькому Павлу нанести визит фрейлинам, после чего наследник «вошел в нежные мысли и в томном услаждении на канапе повалился», а потом стал искать во французском энциклопедическом словаре слово «любовь»[230].
Учитель математики наследника С. А. Порошин в своих записках указывал, как беседовал с одиннадцатилетним Павлом о совершеннолетней фрейлине Вере Чеглоковой и всячески способствовал флирту между ними, наводя цесаревича на определенные мысли[231]. «Шутя говорили, – писал Порошин в "Записках”, – что приспело время государю великому жениться. Краснел он и от стыдливости из угла в угол изволил бегать; наконец изволил сказать: "Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв; намедни слышал я, что таких рог не видит и не чувствует тот, кто их носит” Смеялись много о сей его заботливости»[232].
Возможно, со стороны малолетнего Павла все это было совершенно невинно, но капля камень точит, ведь о частой смене фаворитов при дворе государыни в столице даже ходили анекдоты.
Таким образом, с одной стороны, маленького Павла окружали придворные и фавориты, которые ни в грош не ставили наследника российского престола и откровенно над ним потешались, а с другой – учитель, разъясняющий, что именно он рожден человеком, выше которого лишь Господь Бог.
Как отмечал известный историк екатерининской эпохи князь М. М. Щербатов, поскольку императрица «закон христианский […] ни за что почитала», то в эпоху ее правления эта «нерушимая опора совести и добродетели разрушена стала»[233]. Он же с сожалением прибавлял, что только тогда воспрянет Россия, «когда мы будем иметь Государя, искренне привязанного к закону Божию, строгого наблюдателя правосудия […] награждающего добродетель и ненавидящего пороки»[234].
Таким государем мог стать Павел Петрович, ведь провидением в качестве его законоучителя был избран сильнейший богослов эпохи – Платон (Левшин). Но до вступления на престол было еще очень далеко.
С бракосочетанием цесаревича в 1773 г.[235] функции Платона как законоучителя закончились. Теперь в его обязанности входило наставлять в православии сначала невесту, а затем жену наследника великую княгиню Наталью Алексеевну[236]. Когда же она скончалась в родах, Платон призвал Павла Петровича не предаваться особой горести и настойчиво уговорил вступить во второй брак, «дабы не пресекалась царская династия»[237].
Следующей избранницей цесаревича благодаря усилиям Екатерины II и прусского короля Фридриха II стала Вюртембергская принцесса София-Доротея[238]. В своем письме к императрице Екатерине Алексеевне от 1776 г. кавалерственная дама, графиня Е. М. Румянцова-Задунайская, так отзывалась о ней: «Выбор сделан пресчастливейший, ибо я нахожу ее светлость принцессу превосходней всего того описания, какое прежде об ней имела»[239]. Вообще, современники не раз отмечали, что государыня была разборчива в людях: «Она знала, с кем ей вступить в родство»[240].
В письме к Гримму от 18 августа 1776 г. императрица Екатерина писала насчет обучения православию принцессы Доротеи: «Как только мы ее получим, мы приступим к ее обращению. На это потребуется, пожалуй, дней пятнадцать. […] Чтобы ускорить дело, Пастухов отправился в Мемель, где выучит ее азбуке и исповеданию веры по-русски: убеждение придет после»[241].
