Эндель Пусэп - На дальних воздушных дорогах
Казалось, что успех этого полета еще больше воодушевил изобретателей. Они без конца колдовали над самолетом и устройствами пульта управления. Время от времени они отправляли самолет (разумеется, вместе со мной) в воздух, пару раз летали и сами «колдуны», чтобы отрегулировать то одно, то другое. Работы хватало всем. Интерес к делу все возрастал. Даже у меня.
И вдруг однажды вечером, когда мы беседовали после ужина, меня позвал дежурный:
— Капитан Пусэп, вас просят к телефону!
Сердце застучало, как мотор: неужели я снова попаду в настоящее военное небо?!
Даже спустя десятилетия я хорошо помню, что мой голос звучал совсем не по-военному, когда я произнес самую обыденную фразу:
— Пилот Пусэп у телефона.
— Здравствуй! — донесся из трубки знакомый голос. — Как дела? Летает ли еще управляемая по радио машина?
Я сразу понял по тону Шевелева, что дело отнюдь не в наших экспериментах.
— Здравствуйте, Марк Иванович! — постарался я справиться с волнением. — Летает, куда же ему деться? — попытался я шутить.
— Если так, то скажи конструкторам, что я отзываю тебя. Вместо тебя пришлю другого летчика… Ты не жди его, сразу же приезжай в штаб.
Этого не надо было повторять. Я передал распоряжение конструктору, пожал руку ему и другим товарищам и поспешил навстречу новому этапу в моей жизни.[1]
Я получаю новый боевой самолет
Марк Иванович Шевелев выслушал мой рассказ об испытании самолета и улыбнулся:
— Поедешь на завод, получишь новый самолет. Теперь ты доволен?
Я не мог сказать ни слова. Наверное, на моем лице все так ясно было написано, что Шевелев и не стал ждать ответа:
— Необходимые документы получишь сейчас же, ночевать можешь дома, в Москве. А завтра поезжай!
Ночью я прибыл в Москву.
Никогда раньше не видел я улиц столицы такими пустынными и грустными. У тех немногих пешеходов, которые, как и я, оказались на улице в этот поздний час, патрули проверяли документы на каждом перекрестке. Еще работало метро, но вагоны шли пустыми. От станции «Арбатская» я должен был пройти до Суворовского бульвара. И здесь меня тоже остановил патруль…
Около полуночи объявили воздушную тревогу. Жильцы дома поспешили в убежища, находившиеся в подвалах.
Они несли или тащили за руку сонных детей. Я поднялся вместе с жильцами-пожарниками на крышу. Оттуда открылось впечатляющее зрелище. Сотни прожекторов ощупывали ночное небо в поисках самолетов противника. Время от времени где-то стреляли зенитные орудия. Пелена облаков скрывала и самолеты, и разрывы снарядов. Недалеко от нас по жестяной крыше вдруг забарабанил ливень осколков. Наш сосед по квартире Щетинин, уже немолодой работник политотдела Главного управления Северного морского пути, пошутил:
— Говорил я тебе, чтобы ты надел кастрюлю. Где-то вдали разорвалась авиационная бомба. Залаяла зенитная батарея, установленная на бульваре недалеко от нас. Щетинин спокойно сказал:
— Нескольким самолетам удалось прорваться. Но назад они уже не вернутся. Давайте спустимся, а то еще попадем под осколки.
Два дня спустя я снова был на знакомом авиационном заводе. На том самом, откуда в начале августа мы получили самолеты для налета на Берлин. Ритм работы на заводе был теперь гораздо более напряженным. Люди работали в три смены, днем и ночью. В дневные часы среди рабочих можно было видеть множество подростков, почти детей. Подручными мастеров, техников и мотористов были учащиеся фабрично-заводских училищ, которые выполняли работу так же успешно, как и взрослые. Погода была уже прохладной, мальчики и девочки были одеты в ватники и ватные брюки и обуты в тяжелые сапоги. На головах ушанки. Все это обмундирование, бывшее детям явно не по размеру, делало подростков какими-то неуклюжими. В огромных цехах температура едва поднималась выше нуля. Носы маленьких рабочих приобрели синеватый цвет, покрасневшие пальцы, которые часами держали ледяной металл, согревались только дыханием. Но эти красные от холода ручонки делали такую работу, которую в мирное время доверили бы не каждому взрослому.
Я нашел военпреда, с его помощью выполнил все формальности и получил талоны на питание. На протяжении тех суток, которые я провел в дороге, у меня ни крошки во рту не было, поэтому я сразу же поспешил в столовую. Вторая смена как раз кончилась, и столовая была полна народу. Почти половину составляли подростки. Каждый получил металлическую миску, полную кислой капусты, заправленной подсолнечным маслом, ломтик хлеба и кружку горячего чая с сахаром. Особенно сытным этот ужин назвать было нельзя…
На ночлег меня и других членов экипажа устроили в здании, расположенном недалеко от завода. Большая комната была разделена тонкой дощатой перегородкой на две части. Впереди, в помещении побольше, впритык друг к другу стояли штук десять железных коек. На них лежали одни матрасы. За перегородкой жила семья, недавно эвакуировавшаяся сюда с Украины. Хозяин пошел на работу в ночную смену, а его полноватая супруга, брюнетка с карими глазами, стояла в дверях, рассматривая меня.
Вслед за мной вошел комендант с охапкой солдатских одеял и одной простыней. Извинившись, он сказал, что постельного белья не хватает и нам придется ограничиться лишь одной простыней на всех. С комендантом вместе пришли штурман Штепенко, радист Богданов, борттехники и стрелки.
— Главное, чтобы было тепло, — ответил Штепенко на извинения коменданта.
— Тепло будет, — улыбнулся тот. — Хозяйка натопит печку. — Он показал на стоящую в дверях женщину.
Весь следующий день мы были поглощены делом. Новый самолет надо было тщательно проверить на земле и в воздухе, испытать в работе все его бесчисленные механизмы и приборы, оружие и моторы. Каждый член нашего экипажа прекрасно разбирался в своем деле и строго требовал от соответствующих специалистов завода, чтобы все было в полном порядке.
Когда настало время обеда и мы уже собрались идти в столовую, к нам подошел дежурный врач заводского аэродрома.
— Не хотите взглянуть на живого фашиста? — спросил он у меня.
— У вас что, выставка? — удивился я.
— Выставки пока нет, но в больнице они уже имеются. Сбитые вражеские летчики. Может, вам будет интересно? Если желаете, пойдемте посмотрим.
Живого фашиста я действительно еще не видал.
Мы вышли из заводских ворот и поехали на трамвае в город. Здесь, далеко в тылу, на улицах не было так пустынно, как в прифронтовой Москве. Наоборот, улицы и трамваи были переполнены, так как сюда были эвакуированы жители Москвы и других городов.
