Вальтер Беньямин - Московский дневник
Николай Кулешов. Сушка деталей куклы. Кустарная артель «Все для ребенка». До 1929 г.
Вход на выставку рисунков душевнобольных оказался с боковой улицы. Сама выставка была не слишком интересной; с художественной точки зрения материал был не интересен, но хорошо организован и наверняка может быть использован в науке. Когда мы там были, проходила небольшая экскурсия, однако узнать из пояснений можно было лишь то же самое, что уже было написано на небольших табличках у картин. Райх оттуда поехал в дом Герцена, я приехал позднее, заехав до того в институт, чтобы получить на вечер билеты на спектакль Таирова. Время после обеда у Аси опять было скучным. Райх раздобыл в санатории (у украинца) шубу на следующий день. В театр мы успели вовремя78. Играли «Любовь под вязами» О’Нила. Постановка была очень плоха, особенно разочаровала Коонен79, она была совершенно неинтересной. Интересной (правда, как доказал Райх, по ошибке) была разбивка на отдельные сцены (кинофикация) с помощью занавеса и смены освещения.
Темп был гораздо выше, чем это здесь принято, а динамика декораций дополнительно ускоряла его. Декорации показывали сразу три комнаты в разрезе: на первом этаже большая комната с окном, через которое открывается даль, и входом.
В некоторых местах ее стены поднимались, разворачиваясь на 180 градусов, и тогда со всех сторон открывалось свободное пространство. Два других помещения находились на первом этаже, лестница к ним была закрыта от публики сколоченной из реек коробкой. Было занимательно следить за движением фигур вверх и вниз через эту решетчатую конструкцию.
На асбестовом занавесе – шесть граф, показывающих репертуар следующих дней. (В понедельник здесь спектаклей нет.)
По просьбе Райха я спал ночью на софе и пообещал разбудить его на следующее утро.
31 декабря.
В этот день Райх поехал к Даге. Около десяти пришла Ася (я был еще не готов), и мы пошли к ее портнихе. Весь этот поход был туп и бесцветен. Начался он с упреков: что я таскаю с собой Райха и он от этого устает. Потом она призналась мне, что целые дни злится на меня из-за блузки, которую я ей привез. Дело в том, что она порвалась, как только она ее надела. Сдуру я еще сказал, что купил ее у Вертхайма80 (наполовину – ложь, что всегда глупо). И вообще я был не слишком разговорчив, потому что одно только постоянное и изматывающее ожидание ответа из Берлина уже оказало на меня не лучшее действие. Под конец мы на несколько минут сели в кафе. Но лучше бы мы этого не делали. Ася думала только об одном: вовремя вернуться в санаторий. В чем дело, почему все живое в последние дни исчезло из наших встреч и других наших отношений, я не знаю. Но из-за беспокойства, в котором я нахожусь, у меня не получается скрыть это. А Ася требует такого безраздельного, проникновенного внимания, на которое я без какой-либо поддержки и расположения с ее стороны не способен. У нее самой состояние плохое, это из-за Даги, о которой Райх принес вести, которые ее по крайней мере не удовлетворили. Я думаю, что мои послеобеденные посещения следует сделать более редкими. Потому что уже сама комнатка, в которой сейчас редко бывает трое, чаще всего четверо, а если к соседке Аси приходят гости, то и больше людей, действует на меня удручающе: я слушаю много русских разговоров, ничего не понимаю, засыпаю или читаю. После обеда я принес Асе торт. В ответ она только ругалась, настроение у нее было прескверное. Райх пошел к ней на полчаса раньше (я собирался дописать письмо Хесселю81), и то, что он сообщил о Даге, очень ее взволновало. Все время настроение было печальным. Я рано ушел, чтобы отправиться в театр Мейерхольда за билетами для нее и меня на «Даешь Европу», которую играли в этот вечер. До того еще на минутку в гостиницу, чтобы передать, что начало без четверти 9. Я воспользовался случаем, чтобы проверить почту: ничего не было. Днем Райх соединил меня с Мейерхольдом, и тот обещал мне билеты. С большим трудом я пробился теперь, чтобы их получить, ко второму директору. К моему изумлению, Ася пришла вовремя. Она снова была в своем желтом платке. Ее лицо в эти дни стало неприятно-гладким. Когда мы перед началом спектакля стояли перед афишей, я сказал: «Вообще-то Райх замечательный парень». – «?» – «Если бы мне сегодня вечером пришлось сидеть где-нибудь одному, я бы повесился с тоски».
Аркадий Шайхет. Перевыборы. Голосуют. 1927 г.
Но и эти слова не оживили нашего разговора. Представление было очень интересным, и один раз – не помню уж, в каком месте это было, – мы ощутили себя более близкими людьми.
Все же вспомнил – это была сцена «Кафе Рич» с музыкой и танцами апачей. «Уже пятнадцать лет, – сказал я Асе, – как эта романтика индейцев странствует по Европе, и куда бы она ни пришла, люди ей поддаются». В антрактах мы беседовали с Мейерхольдом. Во втором антракте он дал нам спутницу и отправил в «музей», где хранят макеты его декораций. Там я увидел замечательные конструкции для «Великодушного рогоносца»82, знаменитые декорации к «Бубусу»83 с бамбуковым ограждением (бамбуковые стволы сопровождают появление или уход актеров, а также все важные моменты пьесы своим треском, который может быть то громче, то тише), носовую часть корабля из пьесы «Рычи Китай»84 с водой на авансцене и другое. Я записался в книгу почетных гостей. В последнем акте Асю раздражала стрельба. На лестнице, когда мы во время первого антракта искали Мейерхольда (мы нашли его только в самом конце антракта), я на мгновение оказался впереди. И тут я почувствовал на шее Асину руку. Воротник моего пиджака завернулся, и она поправила его. В этот момент я осознал, как давно я не ощущал дружеского прикосновения. В половине двенадцатого мы снова были на улице. Ася ругалась, что я ничего не приготовил на ужин, а то она могла бы, чтобы отметить Новый год, еще зайти ко мне. Напрасно я уговаривал ее зайти в кафе. Предположение, что Райх, возможно, заготовил какую-нибудь еду, на нее тоже не действовало. В печальном молчании я провожал ее домой. Снег в эту ночь искрился. (В другой раз я видел на ее пальто снежинки, каких в Германии, наверное, не бывает.) Почти из упрямства и больше для того, чтобы испытать ее, чем под влиянием истинного чувства, я попросил ее, когда мы уже пришли к санаторию, поцеловать меня, еще в старом году. Но она отказалась. Я отправился, так и оставшись в Новый год одиноким, но не печальным. Потому что я знал, что Ася тоже одна. Где-то тихо зазвонил колокол, как раз когда я был у гостиницы. Я стоял какое-то время и слушал. Открыв дверь, Райх огорчился. Он накупил всего: портвейна, халвы, лосося, колбасы. Тут я снова расстроился, что Ася ко мне не пришла.
