Две жизни одна Россия - Данилофф Николас

Святослав Александрович заинтересовался. Вообще, во время нашей беседы он стал более непринужденным.

— Я сделаю, что смогу, — сказал он. — Потребуются кое-какие изыскания, но я постараюсь что-нибудь выяснить. Хочу попросить Вас тоже кое о чем. — Он заколебался, дав мне время предположить, что бы я мог для него сделать.

— В письме Вы упоминаете о кольце. Я работаю над каталогом всех известных на сегодняшний день ювелирных изделий, принадлежавших декабристам. И я бы очень хотел взглянуть на Ваше кольцо.

Он высказал свое пожелание так, как будто это была самая обыкновенная просьба в мире. Но это то, чего я боялся. В последнее время Советское правительство предпринимало усилия по возвращению многих произведений искусства, которые попали за рубеж после революции, когда люди меняли пасхальное яйцо Фаберже на краюху хлеба. Официальные лица из сферы культуры считали, что западные коллекционеры воспользовались бедностью населения после революции, чтобы ограбить страну, и вывозили за ее пределы произведения искусства. Теперь советские власти хотели вернуть их. Они были готовы заплатить за них высокую цену на международных аукционах.

Но меня вдруг охватило подозрение. А нет ли руки КГБ и в этом деле? Я мог себе представить следующее: подслушав мои разговоры с Руфью в квартире, его люди узнали о существовании кольца. Тогда они заставляют Святослава Александровича уговорить меня привезти кольцо в Москву. Здесь они находят какой-нибудь предлог, чтобы забрать и не возвратить его мне. Еще того хуже, они обвиняют меня в попытке вывезти его контрабандным путем из страны. Я знал о нескольких случаях, когда диссиденты были ложно обвинены в торговле иконами и заключены в тюрьму. Я отнюдь не желал, чтобы со мной случилось что-либо похожее.

Я отвечал уклончиво, Святослав Александрович настаивал. Чувствуя мои опасения, он заверял меня, что советские законы охраняют личную собственность граждан. Но разве мог я поверить в это? Защита, предоставляемая советским законом, не давала мне уверенности. Наша первая встреча закончилась на этой ноте недоверия. Я пообещал Святославу Александровичу рассмотреть его просьбу, а он, в свою очередь, выразил согласие поискать материалы, связанные с Фроловым.

* *

Сразу же после этой встречи я обратился к своим немногим родственникам с просьбой сообщить мне как можно больше о предках Даниловых и Фроловых. Письма ушли к моим пожилым родственникам — двоюродной сестре Ольге и двоюродному брату Владимиру Матусе-вич, у которых во Франции было коньячное дело, и, конечно, к отцу и дяде Мише. Вскоре они все мне ответили.

Когда-то в юношестве я нарисовал генеалогическое дерево нашей семьи. Теперь я опять начал рисовать его, и этот набросок его стал первым из многочисленных генеалогических деревьев семьи Фроловых. Оно охватывало восемь поколений, восходя к Федору Фролову, жившему в XVIII веке.

В апреле, после получения этой информации я позвонил Светлане Степуниной. Она выразила готовность помочь мне и организовать вторую встречу в своем офисе. Через несколько дней она пригласила меня опять на улицу Правды. Святослав Александрович тоже начертил генеалогическое дерево семейства Фроловых, как и обещал. Мы сравнили мой и его варианты. Его базировался целиком на архивных материалах, а мой на информации и воспоминаниях членов семьи. Но оба варианта были на удивление схожи. Он только пропустил двух сестер моей бабушки, но главные линии совпадали.

Затем Святослав Александрович сообщил мне потрясающие сведения. Он обнаружил, что только один из шести Фроловых, связанных с восстанием, был сослан. Этот Фролов и был в действительности моим прапрадедушкой, Александром Филипповичем Фроловым. Пятеро других Фроловых были выпущены из тюрьмы или ограничились более мягким наказанием. Подогревая мой все возрастающий интерес, Святослав Александрович начал перечислять подробности, о которых, я уверен, не знали ни Серж, ни Бабута. Он говорил так уверенно, как будто события имели место совсем недавно, и он лично знал их участников. Лейтенант Фролов получил назначение в Пензенский полк Второй Армии на Украине летом 1825 года. Два месяца спустя после восстания, в феврале 1826 года, он был арестован в Житомире и сослан пожизненно в Сибирь. Нет никаких указаний на то, что он был в Санкт-Петербурге во время восстания, хотя Серж и говорил об этом иногда на коктейлях.

Почему же тогда Фролов получил такой страшный приговор? Зачем высылать пожизненно в Сибирь человека, который не участвовал в мятеже? Из того, что я знал до сих пор, ничто не проливало свет на этот вопрос, который занимал меня больше всего. Это была тайна, которую я решил разгадать, и моя беседа с Святославом Александровичем прибавила энергии к моим усилиям. Подобно бегуну на старте, я собрался в комок и приготовился броситься вперед. За эти две короткие встречи с Святославом Александровичем я узнал о Фролове больше, чем было известно Бабуте. А ведь меня, наверное, ждало еще больше открытий!

— Кстати, — начал он, прерывая мои мысли, — у меня есть еще один сюрприз для Вас. Вы можете совершить небольшую экскурсию со мной?

Он не сказал, куда мы идем, и это меня слегка обеспокоило. Но я начинал относиться к этому человеку с большим доверием и теплотой. Его любовь и интерес к русской истории были поистине безграничны. А когда он рассказал мне о своем происхождении, я почувствовал, что он вполне надежен. Между нами была прочная связь; ведь он тоже был потомок декабриста — полковника Ивана Павло-Шейковского. Быть может, наши предки даже встречались и разговаривали друг с другом.

Мы оделись, поблагодарили Светлану Степунину и вышли. На улице была страшная слякоть. Мокрый снег, смешанный с песком и солью, тут же промочил мои ботинки. Мы остановили маршрутное такси и доехали, вместе с двенадцатью пассажирами, до Белорусского вокзала. Спустившись в метро, я почувствовал довольно сильный запах озона, а мчавшийся с грохотом поезд не давал никакой возможности разговаривать. На платформе мой спутник отвел меня в сторону.

— Это не очень хорошо, что я так часто вижусь с Вами, — прокричал он, стараясь перекрыть шум поезда. — Моя работа, карьера сына, общие условия… сами понимаете. Если Вам нужно увидеться со мной, позвоните по этому телефону, — он сказал мне его на ухо. — И звоните только из автомата.

Мы вошли в вагон. "Осторожно, двери закрываются! Следующая станция "Баррикадная".

Мы протиснулись к выходу на станции "Улица 1905 года". Выйдя наружу, мы повернули налево и пошли пешком по направлению к Ваганьковскому кладбищу, где я довольно часто бывал прежде. Я подумал, что Святослав Александрович хочет показать мне могилу своего предка.

Была пятница, но народу на кладбище было довольно много. В основном, пожилые люди, которые ухаживали за могилами перед Пасхой. Некоторые красили железную ограду вокруг могил. Посещающие кладбища не обязательно религиозны в традиционном смысле. Просто они знают, насколько хрупка жизнь, да и вообще очень мало других стран, где бы так хорошо были знакомы со смертью, как в Советском Союзе. Только во время второй мировой войны СССР потерял 20 миллионов жизней солдат и мирного населения. Но смерть людей была результатом не только агрессии извне: примерно 15 миллионов погибло от голода во время сталинской коллективизации сельского хозяйства в тридцатые годы, и еще шесть миллионов были уничтожены во времена репрессий. Память об умерших глубоко чтят в России, и русские удивляются, почему американцы редко посещают могилы своих родных. Кроме того, тяжелые жилищные условия, перенаселенность квартир превращают кладбища в место, где можно уединиться и поразмышлять о смысле жизни. Через две недели, на Пасху, все московские кладбища будут полны цветов. Родственники принесут на могилы крашеные яйца, куличи, апельсины, даже бутылки водки. Этот обычай унаследован с языческих времен; считалось, что умершие должны подкрепляться в своих странствиях в потустороннем мире.

Как всегда, было много людей у могилы Владимира Высоцкого, поэта, завоевавшего сердца русских в 70-е годы своими песнями, направленными против произвола властей и тупоголовых бюрократов. Он умер в сорок два года, и водка была не последней причиной его ранней смерти летом 1980 года в дни Олимпийских игр в Москве. Я видел, как из толпы вышла женщина и положила букет красных гвоздик на его могилу.