Александр Дьяков - Жак Лакан. Фигура философа
13 марта 1938 г. Фрейд и его ближайшие соратники собрались на последнее заседание, где было объявлено о роспуске венской ассоциации. Фрейд сравнил ситуацию с той, в которой оказались евреи после разрушения Иерусалимского храма императором Титом – теперь, сказал он, предстоит открыть школы по изучению Торы. 3 июня он отбыл из Вены. Утром 5 июня на вокзале в Париже его встретила М. Бонапарт. Вечером того же дня в отеле, где остановился Фрейд, состоялась встреча с французскими психоаналитиками. Лакана на ней не было. Позже он говорил, что не пожелал оказать такую честь принцессе, но, по всей видимости, его просто не пригласили. Впрочем, ему не о чем было говорить с Фрейдом. Все необходимые для построения собственного учения инструменты он уже нашел в текстах венского старца. Кроме того, многое из венского учения его уже не устраивало. Так, во время дискуссии, последовавшей за докладом Левенштейна «Происхождение мазохизма и теория влечений», он заявил:
Крайняя запутанность этой дискуссии о мазохизме происходит из своего рода диплопии, которая захватывает всех нас всякий раз, когда в дело вступает это основание инстинкта смерти. Я полагаю, трудно устранить из аналитической доктрины фрейдовскую интуицию инстинкта смерти. Интуицию, поскольку с доктринальной точки зрения на нее следует опираться – и наша дискуссия это доказывает; но несомненно и то, – думаю, некоторые скажут, что это чересчур, – что в отношении инстинкта смерти Фрейд предложил спекулятивную конструкцию и был далек от фактов. Он весьма спекулятивно стремился всему, с чем мы имеем дело в своей области, придать биологический смысл, вывести из конкретного человеческого опыта – а больше, чем у Фрейда, такового в его веке не было – это ублюдочное (bâtarde) и ошеломляющее понятие. Немногое задевает меня так, как оставленная им биологическая загадка; он уверен, что в биологическом отношении человек отличается тем, что он – существо, которое совершает самоубийство, у которого есть сверх-Я (surmoi). Нечто подобное наблюдается в животном мире, и, разумеется, не стоит исключать человека из ранга животных; и тем не менее можно заметить, что то, что больше всего походит на человеческое сверх-Я, появляется у животных лишь в соседстве с человеком, когда они одомашнены. В отношении других животных сообществ в какой-то момент появилась критика, ставящая под сомнение малоубедительные сходства, устанавливающие так называемую аналогию между сообществом муравьев и человеческим сообществом; таким образом, мы не можем придавать большого значения их сверх-Я. Человек – тоже жертвенное животное, и мы, исследователи, не можем недооценивать возникающие в этом последнем пункте двусмысленности. Это подчеркнутое нами совпадение преодоления принципа реальности, овеществления (objectalité) и жертвенности не так-то просто объяснить указанной теорией. Это не просто вызревание существа, но нечто куда более загадочное. Существует конвергенция между двумя совершенно различными дистинкциями: между преодолением реальности и тем, что, как кажется, является высшим проявлением этой связи между человеком и смертью, феноменологически, впрочем, совершенно прозрачной. Если смысл человеческой жизни переживается как связь со смертью, на что указывает связь человека с инстинктом смерти, это значит, что человек – животное, знающее, что оно умрет, смертное животное.
Фрейд, получивший образование в духе биологизма и имевший опыт контакта с больными, высказывается в выражениях, которые должны были бы заставить его перо побежать вспять: «инстинкт смерти – это то, что мы должны принять в расчет, потому что, мне кажется, это что-то вроде удачного вторжения в избыточный биологизм»[108].
В августе в Париже состоялся конгресс Международной психоаналитической ассоциации. Лакана на нем не было. Председательствовавший Джонс воздал хвалу Франции, подготовившей хорошие кадры для современной психологии. Кроме того, он объявил о победе своей «спасительной политики» в Германии, которая обеспечила обновленному Немецкому психоаналитическому обществу относительную самостоятельность и приток новых сотрудников. В последний день конгресса принцесса устроила для его участников роскошный прием в саду своего особняка. На этот банкет, ни к чему, впрочем, не обязывающий, Лакан пришел.
Мюнхенское соглашение, предопределившее поражение Франции во Второй мировой войне, благоприятно отразилось на судьбе Лакана: он наконец-то смог закончить надоевший ему курс анализа у Левенштейна. Э. Пишон, опасавшийся, что во Франции повторится происшедшее в Германии, предпочел эмигрировавшему из Австрии Хартману француза Лакана – это означало не больше не меньше как выдвижение новой кандидатуры на роль лидера французских психоаналитиков. В декабре 1938 г. Лакан добился титулариата, обещав Левенштейну вернуться на его кушетку. Этого, как мы знаем, не произошло.
В оккупированной Франции события развивались несколько иначе: большая часть французских психоаналитиков эмигрировала, а оставшиеся свели свою деятельность к минимуму. Хотя официально психоанализ не был запрещен, новые власти смотрели на него с неодобрением. О публикациях не могло быть и речи. Несмотря на это, в госпитале св. Анны было образовано психоаналитическое отделение. Ж. Паршемини прочитал публичную лекцию, в которой превозносил Фрейда; присутствовавшие на лекции немецкие офицеры удалились в знак протеста. Лафорж при помощи М. Геринга пытался организовать парижское отделение нацистского института, по образцу берлинского, однако не смог найти сотрудников. Такая же неудача постигла и его попытку привлечь к сотрудничеству с нацистами «Психиатрическую эволюцию». Разочарованный Лафорж уехал в свободную зону и занялся спасением евреев и участников Сопротивления. Другие психоаналитики даже не пытались сотрудничать с нацистами. М. Бонапарт в феврале 1941 г. уехала в Афины, а оттуда перебралась сперва в Египет, а затем в Южную Африку. Там она с успехом проповедовала фрейдизм среди местных психиатров.
Склонный к конформизму Лакан старался быть выше происходящего. Он занимался медициной и семейными делами. В августе 1939 г. МаЛу родила мальчика Тибо. Лакан вел двойную жизнь, деля свое время между женой и любовницей. Вскоре он был мобилизован и проходил службу в госпитале Валь-де-Грас. В марте 1940 г. Ма-Лу снова была беременна, а в мае переехала жить к своей подруге. В мае Лакана перевели в больницу францисканцев в По. Батай перевез свою очередную подругу, Дениз Ролен (Колет Пеньо умерла в 1938 г.), в деревушку Дрюже. Сам он на некоторое время вернулся в Париж, но в июне тоже поселился в Дрюже. Вскоре сюда приехала Сильвия с дочерью Лоранс, а также Роза и А. Массон. В конце того же месяца сюда наведался Лакан. Демобилизовавшись, он вернулся в Париж и продолжил свою работу в госпитале св. Анны. Здесь его уважали, и его доходы росли. В госпитале он стал приобретать все большую популярность благодаря своей диссертации, экземпляр которой он передал Ф. Тоскелю. Тоскель, в свою очередь, познакомил с монографией Лакана своих коллег, которые вскоре составят авангард «институциональной психотерапии»: антифашистская настроенность этих людей заставила их увидеть в этом тексте акт сопротивления психиатрической власти.
Осенью 1940 г. во Франции наладилась относительно мирная жизнь, хотя страна была разделена на две зоны. Евреям приходилось скрываться. Сильвия вместе с матерью переехала в Марсель, а затем поселилась в Кан-сюр-Мер. Пользуясь своим положением известного врача, Лакан мог легко пересекать демаркационную линию, поэтому он часто плавал на юг на каботажном судне, курсировавшем между Парижем и Марселем. Для перемещений по Югу он купил велосипед, который потом хранил как воспоминание о войне. Когда французские власти потребовали от матери Сильвии пройти регистрацию как лицо еврейской национальности, Лакан сам отправился в комиссариат Канна. Посидев в приемной, нетерпеливый Лакан поднялся и, порвав документы на мелкие клочки, вышел. Комиссару он дал клятвенное заверение, что представит все необходимые бумаги в скором времени. Он не участвовал в Сопротивлении, но, пользуясь своим положением, добывал у вишистского правительства документы для своих друзей-евреев. В общем, Сильвия и ее семья чувствовали себя в безопасности.
Лакан не испытывал ни малейшей симпатии ни к нацизму, ни к вишистскому правительству. Однако и Сопротивление вызывало у него лишь презрительную усмешку. Все надежды он возлагал на Англию. Осенью 1940 г. в Марселе он повстречал своего бывшего анализанта Жоржа Бернье. Вдвоем они часто сиживали на террасе фешенебельного бара и вели разговоры о том, что Англия – последняя надежда цивилизованного мира. Лакан, который всегда находился под влиянием немецкой культуры, стал ярым англоманом и принялся изучать английский язык. Он так и не выучился более или менее сносно говорить по-английски, однако стал очень много читать на этом языке. Вместе с Бернье он взялся переводить поэмы Т. С. Элиота. Он даже носил костюм, перешитый из английской офицерской шинели. При этом, однако, он не изменил своим широким привычкам и, пользуясь многочисленными привилегиями врача, легко добывал сигареты и прочие дефицитные товары. Лакан часто захаживал к А. Массону, который также жил в Марселе, и, таким образом, не терял связи с культурной элитой. Кроме того, здесь же оказались многие сюрреалисты – А. Бретон, Р. Шар, В. Броне и другие. Бретон, впрочем, вскоре уехал в США. За ним последовали Массон с женой; они уговаривали перебраться за океан Сильвию, но та решила не покидать Францию.
