Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Во французском посольстве Сент-Экзюпери встретил Франсуа де Панафё, первого секретаря. В Лисабоне Антуана еще больше замучили сомнения, его явно беспокоила атмосфера, в которую он попадет по другую сторону океана. Если Лисабон показался ему таким нереальным, с чем же ему предстоит столкнуться в Нью-Йорке? Панафё предложил познакомить его со своим старым другом, теперь работающим в Фонде Рокфеллера, князем Александром Макинским.
«Но я знаю его!» – воскликнул Сент-Экс, вспоминая вечер, который они провели в ресторане «Липп», обсуждая Россию и Ивана-мужика.
На сей раз встреча с князем нужна была ему для понимания Америки и дядюшки Сэма. Макинский увидел Сент-Экса снедаемого сомнениями, причем сомнения эти были иные, чем те, которые мучили его накануне московской поездки, не в пример сильнее. Теперь, когда Антуан зашел уже так далеко и ему оставалось только сесть на ближайшее судно, им овладела мысль, что он убегал, оставляя свою семью и друзей молча страдать без него. «Редко, – вспоминает Макинский, – видел я людей, находящихся в таком нетвердом состоянии духа».
Душевные муки Сент-Экзюпери вскоре отяготила горестная весть. 2 ноября его друг Анри Гийоме вылетел из Марселя на четырехмоторном «фармане» (таком же, на котором он сам прилетел из Бордо в Оран), направляясь в Тунис с Жаном Чиапе, недавно назначенным представителем французского Генерального штаба в Сирии. Но самолет, на борту которого находился еще и их общий старинный друг Марсель Рейн, исчез где-то над Средиземным морем, очевидно сбитый во время морского или воздушного сражения между британцами и итальянцами. Этот жестокий удар усугубил мучившие Антуана сомнения.
Заранее существовала договоренность о его беседе со студентами Французского лицея в Лисабоне, и тем вечером он провел ее, посвятив большую часть памяти друга, которого только что потерял.
Сент-Экзюпери также согласился провести еще одну беседу со студентами Высшего института электричества на тему «Три агонии», посвященную испытаниям, выпавшим на его долю во время полета на Аррас, аварии гидроплана в Сен-Рафаэле и катастрофе в Ливийской пустыне. Заняв место на трибуне, он поразил аудиторию словами: «Ах, господа, я предпочел бы противостоять штормам, чем с трибуны читать вам лекцию».
Подобных испытаний он сторонился всегда, но его слишком большая известность не давала ему избегать их. Только когда официальные встречи со слушателями заканчивались и он мог покинуть трибуну, он позволял себе расслабиться (так случилось и с преподавателями Французского лицея) и демонстрировал такое обаяние, которое делало его самым желанным гостем в небольших компаниях. Отведав бокал очень старого порто (1830 года, не меньше!), который мадемуазель Дютей сумела разыскать для него, Антуан отметил, что ему редко доводилось пробовать настолько великолепное вино, хотя он и считал себя знатоком и при этом даже не слишком льстил себе. «Вино напомнило мне, – продолжал он, и улыбка образовала ямочки на его щеках, – тот ночной кошмар, который часто посещал меня, когда я мучался жаждой в Ливийской пустыне. Я внезапно начинал вспоминать обо всех недопитых мною бокалах, оставленных на барных стойках заведений, завсегдатаем которых я бывал. Такое количество жидкости, и так глупо оставленной! В тот раз я поклялся, что, если мне удастся спастись, никогда больше не проявлю я подобной небрежности. Чтобы никогда больше подобная моя ошибка не повлекла за собой столь мучительное сожаление».
Он также развлекал компанию тем вечером сеансами гипноза. Гипнозом он интересовался всегда, читал много книг на эту тему, начиная с дней, проведенных в Кап-Джуби. Выбрав жертву из числа присутствующих дам, он вводил ее в транс и заставлял прогуливаться вдоль по коридорам, вниз и вверх по лестнице, полностью повинуясь его командам. Вечер завершился показом великолепных карточных фокусов, и при помощи тех же гипнотических и телепатических уловок этот мастер-иллюзионист мог заставить пленников своего обаяния видеть десятку трефовой масти вместо туза червей.
Но, вернувшись в свою спальню и снова оставшись один на один со своими мыслями, Антуан уже не видел повода для веселого настроения. «Гийоме мертв, – писал он во Францию. – И сегодня вечером у меня создалось впечатление, что у меня больше не осталось друзей. Я не испытываю к нему жалости: мне никогда не удавалось жалеть мертвых. Но к этой смерти, да, к этой смерти я стану привыкать слишком долго, и я уже сейчас чувствую тяжесть этой муки. Она продлится долгие месяцы… И мне так часто будет его недоставать. Неужели старость приходит так быстро? Я – единственный, кто еще жив из команды из Каса-Дакар тех прошлых дней, большой команды, летавшей тогда на «Бреге-14»: Колле, Рейн, Лассаль, Борегар, Мермоз, Этьенн, Симон, Лекривен, Билль, Верней, Ригель… Да, тот самый Ригель, прилетевший в своем первом полете на юг из Сиснерос, когда им пришлось сделать вынужденную посадку в дюнах около небольшого форта Нуакшот. Ригель тоже умер несколько лет назад, когда самолет, на котором он возвращался в Тулузу, ударился прямо в спрятанные за туманом Пиренеи. А теперь и Гийоме ушел, вместе со своим преданным радистом Ле Дуфом, девятнадцать раз вынужденно садившимся на волны Атлантики и не меньше дюжины раз наблюдавшим, как гидросамолеты исчезают в пучине… И Франке, механик Гийоме, четыреста раз перелетевший через Анды.
Теперь все они умерли, – продолжал Сент-Экзюпери, – и мне не с кем больше делиться рассказами. Вот он я, беззубый старик, сам с собой пережевывающий воспоминания… Я думал, такова участь только стариков: расставаться на своем пути с близкими. Со всеми. Если ты знаешь так мало моих друзей, это потому лишь, что они все умерли… Скажи, если мне нужно вернуться, и я сразу же вернусь».
Каким был ответ, Пьер Шеврие, цитирующий это письмо в биографии Сент-Экса, не сообщает нам, но предположительно, оно содержало слова поддержки.
Глава 20
Изгнание
В Техническом институте Лисабона чествовали в те дни еще одного именитого француза – Жана Ренуара, режиссера. Они с Сент-Экзюпери оказались в одной и той же каюте, когда «Сибони», принадлежащий «Американским экспортным линиям», наконец отбыл в Америку. Прежде они раза два встречались в Париже случайно, но понадобился именно этот долгий зимний океанский рейс на переполненном пароходе, чтобы окрепла и сцементировалась их дружба. С 343 пассажирами на борту, загнанными в переполненные каюты, которые служили скорее лишь спальными местами, все шансы на «осторожное приключение» исключались. Пароход был столь маленьким, как в шутку объяснял Сент-Экс после плавания, что напоминал спасательную шлюпку, и «нам крупно повезло, раз мы не встретили голодного кита: он бы проглотил нас, теплоход и все его содержимое». «Этой источавшей пар бадье требовалось три четверти часа, – продолжал он на той же самой веселой ноте, – чтобы подняться на гребень каждой высокой волны!» Уверен, это не более чем поэтическое сравнение, но если «Сибони» и потратил столько времени на пересечение Атлантики, то отчасти из-за бурных встречных ветров, а частично из-за британских военных кораблей, дважды задерживавших судно и подвергавших его досмотру на Бермудах. Когда они наконец втянулись в порт Нью-Йорка с опозданием больше чем на день согласно расписанию, пассажиры, так же как и шкипер, облегченно вздохнули. Коллективная жажда была столь высока, что на борту не осталось ни капли содовой воды, пива или кока-колы.
