Куртис Кейт - Антуан де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой
Да и ему самому пришло время определяться. У него было имя, которое властям не терпелось поэксплуатировать. Неизвестный Жану Боротра (кого Сент-Экс видел мельком во время одной из поездок в Виши), Анри дю Мулен де ла Бартет, глава петеновского гражданского секретариата, носился с идеей назначения Сент-Экзюпери на одну из руководящих должностей в государственный секретариат образования, где ему предстояло отвечать за работу с молодежью и спорт. Поль Крессель, поднявший этот вопрос, подав идею одному из руководителей аппарата Дарлана, находил это предложение приемлемым. И хотя нет никаких доказательств, что такой пост когда-либо де-факто предлагался Сент-Эксу, идея все-таки витала в воздухе.
Однако перед отъездом из Франции Сент-Экзюпери стремился вызволить свои бумаги и записные книжки, оставленные им в его квартире в Париже. В оккупированную зону в то время допускались только беженцы, возвращавшиеся на север в переполненных поездах. В противном случае требовался специальный пропуск от немецких властей. Сент-Экс гадал, как бы ему получить такой пропуск, но тут он случайно столкнулся с Дриё ла Рошелем, другим автором, издаваемым Галлимаром, с которым он сдружился еще в предвоенные годы. Дриё, в то время нечто вроде «особо важной персоны», вызвался отвезти Сент-Экзюпери в Париж на своем автомобиле. Антуан с готовностью принял это предложение. Пусть открыто высказываемые Дриё пронемецкие настроения далеко не совпадали с его собственными, но с подобным эскортом он рассчитывал иметь значительно меньше неприятностей со стороны оккупационных властей. И все же, когда на демаркационной линии близ Мулена охрана в стальных шлемах тщательно изучала выездное разрешение Антуана, ему стало сильно не по себе.
В Париже Сент-Экс встретился со многими знакомыми и родными, начиная с кузины Ивонны де Лестранж. Отец Тери, доминиканец, представленный ему еще на квартире Леона Верта на рю д'Асса, поразился решительному настрою Сент-Экзюпери «послужить» своей стране, хотя тот и не уточнял, каким образом. Он проявил больше откровенности с Жаном Люка, своим старинным другом по Порт-Этьенну. Они сидели в кафе, наблюдая за офицерами и солдатами вермахта, горделиво чеканящими шаг вверх-вниз вдоль по рю де Риволи, на которой почти совсем не передвигались машины, и Сент-Экс сокрушенно качал головой. Он выступал за перемирие, объяснил он тогда Люка, поскольку Франция нуждалась в передышке, и действительно не сомневался в том, что в нужный момент Соединенные Штаты вступят в войну.
– Они прибудут, чтобы спасти нас, я не знаю, как или когда, но они появятся. Они поступят так, как поступили в прошлый раз. – Он не мог объяснить, почему это должно случиться, но он в этом казался уверенным. Это несерьезно, – добавил он, кивнув на свастику, свисающую с фасада отеля «Континенталь». Она выглядела слишком гротескно, чтобы восприниматься как реальность.
Было это гротеском или нет, но оккупанты Франции проявляли зловещую пунктуальность, в чем Сент-Экзюпери убедился уже на следующий день. Прежде чем выдать ему пропуск, необходимый, чтобы покинуть Париж и оккупированную зону, его подвергли тщательному допросу, который провел высокопоставленный германский чиновник, в присутствии Дриё ла Рошеля. Допрос продолжался так долго, что пробило уже десять вечера, когда он вышел на неестественно притихшие Елисейские поля и глотнул свежего воздуха, без всякого табачного дыма. И, о ужас! – Антуан обнаружил, что решетки на входе в метро уже заперты. Приближался комендантский час, и нельзя было терять ни минуты, ведь ему предстояло отмахать немалое расстояние, прежде чем добраться до ближайшей дружеской квартиры. «Мерзавцы! – бормотал он (как рассказывает его биограф Пьер Шеврие), переваливаясь на бегу, словно большой медведь, проклиная бошей и торопясь, насколько позволяли ему его больные ноги и ноющие переломы. – Мерзавцы! Я никогда не позволю им добраться до моих записных книжек». Ведь если бы немцы застали его на улице во время комендантского часа, они арестовали бы его и, прежде чем отпустить, устроили бы обыск на его квартире.
Чтобы ничего ценного не попало в руки гестапо или парижской полиции, вздумай те или другие нагрянуть в его квартиру, Сент-Экс отправил на велосипеде чемодан в квартиру приятеля, с которым собирался позавтракать на следующий день. «Ты удивишься, когда увидишь, что я оставляю тебе», – засмеялся Антуан, открывая чемодан. Там лежали несколько пластинок и радиомагнитола «Либертифон», которую Максимилиан Беккер послал ему из Нью-Йорка, чтобы рассеять осеннюю и зимнюю тоску в Орконте. Он настроил приемник, и послышались голоса и музыка.
Шла уже третья неделя октября, когда Сент-Экзюпери вернулся на Лазурный Берег сказать всем прощальное прости. В Иере, близ Тулона, он провел несколько часов с Гастоном Галлимаром, один из членов семьи которого недавно пострадал там от несчастного случая. В Каннах он заглянул к Андре Бёкле и нашел его подавленным необъятностью разразившейся катастрофы. Они поговорили о старых временах, и Сент-Экзюпери упорно утверждал, что его отношение ни к одной из фундаментальных проблем не изменилось. Противник всякого насилия, он понимал, что с войной нужно бороться. Но не менее важно, даже в тот момент, чтобы люди начали готовить «изнанку» (под ней он подразумевал моральную или идеологическую инфраструктуру), которая станет способствовать человеческой возможности понимать друг друга на любом уровне объединения.
Во время расставания Бёкле, совсем как его друг Фарг, заметил:
– Я думаю, нужно оставаться на родине, даже когда она растоптана и запятнана.
На что Сент-Экс ответил: «И все-таки стоит отойти на некоторое расстояние ради перспективы, и я собираюсь найти ее в Нью-Йорке».
На улице он столкнулся с Раймоном Бернаром, перевезшим в Канны свою мать и своего знаменитого отца (Тристана) в самом начале немецкого блица.
– Поехали со мной в Кабрис, – предложил Сент-Экзюпери. – Я хотел бы, чтобы вы повидались с моей мамой.
Бернара тронуло приглашение, которое он не сумел принять, и вряд ли он предполагал, когда прощался с другом, что видел его в последний раз.
Единственным человеком, ощутившим это, была его мать. Антуан приехал попрощаться с ней в деревушку на склоне холма около Грассе, где она нашла себе пристанище. В качестве прощального подарка он оставил ей портативное радио («чтобы поддерживать связь с миром»). Она взяла подарок, сдерживая слезы, и ее материнское чувство подсказало ей острой болью, что она, вероятно, больше никогда не получит подарков от ее любимого Тонио и этот подарок станет последним.
* * *Так как испанское консульство в Виши проинформировало его о сложностях, с которыми оно столкнулось при рассмотрении вопроса о выдаче ему транзитной визы ввиду его антифранковских настроений, проявленных им в годы гражданской войны, Сент-Экзюпери отплыл из Марселя в Алжир. Через день-два он уже оказался в Тунисе, там попрощался со своими друзьями из разведывательной группы 2/33, теперь размещенной на аэродроме Эль-Аюна. Алиасу показалось, что Сент-Экс направляется в США с какой-то полуофициальной миссией из Виши, и, возможно, сам Сент-Экс явно намекал на это, чтобы его друзья не подумали, будто он убегал как беженец в роскошь и безопасность Нового Света.
