Ольга Елисеева - Потемкин
Положение становилось настолько нестерпимым, что Потемкин предлагал Екатерине, наконец, хитростью подтолкнуть Пруссию к раскрытию своих истинных планов в Польше, то есть к захвату Данцига и Торна. Еще в июле он писал императрице: «Прусаки бесятся, что по воле Вашей ласково обхожусь с поляками, и наводят на меня персонально, чтоб притеснять как можно. Были бы ваши дела хороши, о себе я не мыслю. Матушка родная, затяните прусского короля что-нибудь взять у Польши, тут все оборотится в нашу ползу, а то они тяжеле нам шведов будут»[1520].
Осенью 1789 года у России появилась надежда развязаться хотя бы с одним противником. В Стамбуле серьезно заговорили о мире. В подобных обстоятельствах как никогда было важно заставить прусского короля приостановить свою агитацию в Польше. 22 сентября 1789 года Потемкин писал Безбородко: «При успехах наших, если мы прусского короля не поманим, то родятся, конечно, новые хлопоты. Что бы мешало отозваться его министру, что государыня на доброхотство его короля надеется, возлагает на его попечение промышлять о мире… На сие, конечно, король чем ни есть отзовется, а мы на то будем отвечать и между тем и время выиграем. Пожалуй, при удобном случае донеси государыне»[1521]. Однако подействовать на Екатерину, болезненно воспринимавшую идею сближения с заносчивым Фридрихом-Вильгельмом, не удалось и через Безбородко. Прусский король продолжал подстрекать Польшу напасть на Россию и сулил ей возвращение земель от Смоленска до Киева[1522].
Именно в этих условиях и возник новый проект Потемкина, посвященный Польше. В пространной записке «О Польше», посланной в Петербург вместе с почтой 9 ноября 1789 года, светлейший князь анализировал тугое сплетение противоречий, сделавших Россию и ее соседку врагами. «Хорошо, если б ее не делили, — говорил он, — но когда уже разделена, то лучше, чтоб вовсе была уничтожена… Польши нельзя так оставить. Было столько грубостей и поныне продолжаемых, что нет мочи терпеть. Ежели войска их получат твердость, опасны будут нам при всяком обстоятельстве, Россию занимающем, ибо злоба их к нам не исчезнет никогда за все нетерпимые досады, что мы причинили».
В случае открытия Пруссией военных действий против России руками поляков Потемкин предлагал поднять восстание православного населения в Польше. «У них у всех желание возобновить прежнее состояние, как они были под своими гетманами, и теперь все твердят, что должно опять им быть по-прежнему, ожидая от России вспоможения. Сие дело исполнить можно самым легким образом. По начальству моему над казаками именуйте меня гетманом войск казацких Екатеринославской губернии… Я тогда с кошем Черноморским, вошед в свою деревню (в Польше. — О. Е.), с ним атакую конфедерацию, народа православного оманифестую права прежние, достану их и отделюсь».
Если бы Пруссия первой начала новый раздел, захватив у Польши балтийские земли, и Австрия присоединилась к ней, заняв Волынь, Потемкин предлагал ввести русские войска в воеводства Брацлавское, Киевское и Подольское, где «население все из русских и нашего закона», оговорив при этом неприкосновенность Коронной Польши. «Соседи уже сближены, — писал князь о Пруссии и Австрии. — В таком случае зло будет меньше, ежели между нами не будет посредства, ибо самому иметь кому-либо из них войну труднее, нежели действовать интригами, подогрея третьего, и нас тем тяготить, не теряя для того ни людей, ни иждивения»[1523].
Императрица одобрила идеи Потемкина, но, как и он, надеялась, что подобного развития событий удастся избежать. В конце октября Безбородко писал Семену Воронцову, что между русским и австрийским дворами шло согласование позиций по вопросу об ответных действиях союзников на случай, если Пруссия отторгнет у Польши Данциг и Торн. «У нас думают, что сему нет теперь возможности прекословить, но нам и венскому двору настоять на равномерии на счет Польши и Порты. Государыня и император наклонны, чтоб на сие (то есть на раздел. — О. Е.) не идти»[1524]. Однако любые дальнейшие шаги зависели от позиции прусского короля. 9 декабря 1789 года Безбородко вновь сообщал другу в Лондон: «Мы теперь мыслим, чтоб ускорить мир с турками и тем развязать себе руки против шведов и прусского короля»[1525].
Переговоры о миреСильные морозы в Молдавии ударили в конце ноября. Князь водил армию на зимние квартиры, но беспокойство у него вызывало мирное население, значительная часть которого осталась в результате войны без крова и жалась к русским лагерям. «Я все возможное употребил к спасению людей, но скота сберечь нельзя было, — писал Потемкин 22 ноября. — Бедные турки потерпели много».
При этом австрийцы не желали пустить русские части в занятые совместно, но удерживаемые, по договору, «цесарскими» войсками крепости. Венский двор вновь ссылался на пресловутый пункт об альтернативе и требовал себе приоритета в размещении армии. «Берут с помощию нашею, а удерживают одни. Молдавии почти нет, отняли, и не знаю, по условию ли, или нет, все лучшие места, а я жмусь с войсками, как нищий. Разве русские люди свиньи, что должны терпеть всякую нужду? Что у них в руках, того мы касаться не можем, а защищать должны», — возмущался князь. Он не намерен был терпеть такого отношения и размещал войска там, где считал удобным.
Кроме того, венский двор намеревался взять переговоры с Турцией под свой контроль. Это резко осложняло ведение дел, так как турки не хотели поддерживать «негоциацию» с австрийцами. «Они в презрении у турков и ищут на счет наш опять вкрасться к ним в доверенность, — предупреждал князь. — Кауниц набирает уже кучу советников и над ними Кобурга, которого всякий писарь поведет за нос. Все их министры, бывшие в Царе Граде, боятся турков как огня и подлы перед ними до крайности. Цесарская система — себе удержать все, а нам, чтобы довольствоваться тем, что уже имеем, сиречь Крым… Притом есть у них двойной конец в рассуждении мира: когда им видится возможность, то они делают мир особо, а если представится затруднение, тут обще»[1526].
Князь считал, что совместные русско-австрийские переговоры с Портой привлекут множество европейских советников, а это — срыв подписания мирного трактата. Он предлагал действовать быстро и напрямую.
Поначалу переговорный процесс шел удачно. Верховный визирь Гассан-паша прислал Потемкину письмо с предложением мира, о чем князь известил императрицу 22 ноября[1527]. Через три дня в Яссы прибыли уполномоченные визиря, сообщившие, что Булгаков был отпущен с оказанием ему всех почестей по турецкому дипломатическому этикету[1528].
