Геннадий Аксенов - Вернадский
Бездарный ТАСС со своей информацией сообщает чепуху и совершенно не удовлетворяет. Еще никогда это не было так ярко, как теперь.
Читал, но настоящим образом не работал»8.
Вернадские засобирались домой. 9 июля приехали в Москву, где стало ясно, что правительство и не надеялось защитить столицу. Все учреждения, в том числе и Академия наук, переводятся вглубь страны. Сначала как будто решено ехать в Томск. Владимир Иванович начал складывать книги, архив, вещи.
Через несколько дней выяснилось, что принято решение рассредоточить все институты и академические учреждения по разным городам: Казань, Уфа, Свердловск. Вернадскому и другим пожилым академикам предлагают отправиться в Казахстан, на курорт Боровое. Вернадский согласился. С лабораторией в Казань поедет Виноградов как исполняющий обязанности директора.
Его попросили выступить по радио с обращением к англичанам — новым союзникам по антигитлеровской коалиции. 15 июля приехал на радио. Как всегда, придал обращению личную форму. Вспоминал ученых, с которыми общался и сотрудничал, обсуждал важнейшие проблемы науки: великого физика Резерфорда, геолога Дж. Джоли, минералога Л. Спенсера. «Как один из старейших членов Британской Ассоциации развития наук, куда я был избран в 1889 году и регулярно печатал — ся в ее Трудах, я на каждом шагу ощущал силу английской мысли и дерзновенность ее полета. Ныне, в дни жестокой битвы с фашистскими варварами, я шлю привет моим английским коллегам, будучи глубоко убежден, что наш общий враг скоро будет повержен и справедливость восторжествует во всем мире»9.
Переводила его обращение старая ирландка-диктор, а текст тогда же напечатали в «Moscow news». Там же опубликовано и обращение советских академиков «К ученым всех стран». Такое групповое письмо он подписал.
* * *Шестнадцатого июля Вернадские выехали из Москвы. Им предоставили мягкий вагон. С Владимиром Ивановичем ехали, кроме Наталии Егоровны и Анны Дмитриевны, Прасковья Кирилловна и сестра их невестки Екатерина Владимировна Ильинская, давно прижившаяся у Вернадских. Такова его семья.
Поезда шли на восток медленно. Навстречу спешили воинские эшелоны. Не думал он, что еще раз увидит Россию вне Москвы. В дневнике отмечает безобразные переименования городов: Вятки и Перми — в Киров и Молотов, а также полное отсутствие сведений о войне. Провинцию вообще, оказывается, держат в полном неведении. Хорошо, если на станции попадалась газета недельной давности, но и из нее ничего не узнаешь. Оставались нарочито запутанные радиосообщения.
Добрались только 23 июля. Сутки прожили еще в вагоне. Здесь узнали о первой бомбардировке Москвы. Потом им подали автобусы и повезли на курорт Боровое тогдашней Акмолинской области.
Сначала ехали по степи, потом открылись предгорья, покрытые лесом холмы и большое озеро. Курорт расположился на берегу. Здания большей частью деревянные. После первой неразберихи их поселили в общем здании, но в корпусе оказалось холодно, и в декабре Вернадским предоставили отдельный домик, ставший их пристанищем на полтора года.
Разместились, сорганизовались и решили именоваться казахстанской группой академиков. Выбрали председателем микробиолога Николая Федоровича Гамалею, о чем сообщили Комарову в Свердловск, где расположился президиум. Постановили вести обычную ученую жизнь: собираться, выступать с докладами, обсуждать их. По вечерам сходились иногда просто посидеть, почитать газеты или полученное кем-нибудь письмо. Его соседями были Николай Дмитриевич Зелинский, Леонид Исаакович Мандельштам, Алексей Алексеевич Борисяк — сосед с первого этажа в Дурновском. С Мандельштамом установились у Вернадского дружеское общение и хорошее взаимопонимание.
Дочь Льва Семеновича Берга генетик Раиса Берг через много лет описала разговоры с Вернадским в Боровом. Она задавала ему, по ее мнению, глупые вопросы, а он отвечал серьезно, не считая ни один вопрос глупым. Вернадский оставлял у нее такое же впечатление, писала она, как море или Рим. То есть как нечто изначально существующее, безусловное. «Словно рамки бытия раздвигаются, и приобщаешься к вечности»10.
Без сомнения, с одной стороны, отсутствие московской суеты — благо. Да и что требуется мыслителю. Домик среди шумящих под ветром сосен, письменный стол, иногда — письма да глубокие разговоры с творческими и много видевшими людьми.
В Боровом свой микроклимат: мягкие, очень снежные зимы и теплые лета. Он действовал явно благотворно.
Установилось расписание. 22 ноября он описал свой день в письме в Америку сыну: «Жизнь наша идет с огромной правильностью. Встаем в 7½ — еще очень темно. Около 8¾ — электричество и радио (скверное), в 9 часов завтрак, экономия электричества заставляет терять часа два между 5½—6¾, затем в 6¾ до 10½ опять есть свет»11.
По утрам приходила Анна Дмитриевна, садилась за машинку и печатала под диктовку или перепечатывала ранее им написанное. После обеда гулял. Иногда даже вспоминал молодость и ходил с геологическим молотком в окрестности, собирал и рассматривал образцы, насколько позволяли глаза. По вечерам работали с Наталией Егоровной над «Хронологией». Электричество, правда, было не всегда. В Боровом написаны: две книги, одна небольшая, другая очень большая — та самая «книга жизни»; несколько статей, много фрагментов для «Хронологии», воспоминания «Первый год Украинской Академии наук». И, как всегда, множество писем плюс подробные дневники. Просто болдинская осень, продолжавшаяся два года.
Личков оказался ближе, чем когда-либо раньше. На него с началом войны обрушились новые напасти. Закрыли Самаркандский университет. Личков остался без средств к существованию. Въезд в крупные города, где есть вузы, ему запрещен, и Вернадский предпринимает многочисленные хлопоты за своего друга (по плотности переписки этих лет и обсуждаемым проблемам Личкова вполне можно причислить к сотрудникам). Он пытается заставить академию издать и оплатить Личкову многочисленные работы, рекомендует его к званию профессора и доктора наук. Все это при огромной разбросанности и бюрократизме аппарата и канцелярии, при неспешной почте тянется месяцами.
Увеличились хлопоты о знакомых, о вдовах ученых из Москвы и Ленинграда, теперь разбросанных по эвакуационным городам и городкам Урала, Сибири, Средней Азии.
И продолжает, конечно, следить за событиями на фронте, все больше принимавшими трагический оборот. Личкову 8 октября: «Дорогой Борис Леонидович, тяжело переживаю с Вами взятие Киева и очень прошу известить, если Вы имеете какие-нибудь известия о Вашем отце и сестре. Оставление Киева и Полтавы произвело большое впечатление и у многих изменило настроение. Но я смотрю вперед с большим спокойствием. Не только теоретически (ноосфера). Немцы пытаются силой создать в начинающийся век науки насильственный поворот хода истории вспять. Но, учитывая силы обеих сторон, считаю их положение безнадежным. Но вижу, что будет стоить это очень дорого, могло быть иначе»12. Следит, как придвигается фронт: «13 сентября. Оставлен Чернигов. Сводки все больше возбуждают недоумений. Никаких сведений о боях (“Бои на всем фронте”) — и в то же время постоянные “отступления”. <…> Сводки наполнены партизанами, где, возможно, много выдуманного. В то же время ополченцы уже в бою. <…> Где войска? Опять растут зловещие слухи — сдача двух генералов на юге, украинское националистическое движение»13.
