Инга Мицова - История одной семьи (ХХ век. Болгария – Россия)
Папа, так и не дождавшись меня, вдруг вырастал в открытом проеме двери кухни и, неуверенно двигаясь, занимал свое место у окна. Чувствовала, как папа исподлобья взглядывает на меня, упорно ждет рассказа о том, что делала, чем был занята, но я отделывалась ничего не значащими фразами. Папа возвращался в свою комнату, закрывал дверь. Я с облегчением вздыхала, смахивала посуду в раковину, вытирала стол и, чувствуя страшную усталость, сидела некоторое время в одиночестве.
После смерти мамы я физически ощутила себя на краю пропасти, в первом ряду, я словно закрывала всех – собой. Но я чувствовала, что с такой ответственностью не справляюсь. Потрясение от потери мамы подействовало на меня странным образом: при каждом неожиданном звуке, будь то телефонный звонок, звонок в дверь, какой-нибудь крик, или просто кто-то вдруг неожиданно обращался ко мне, я начинала подскакивать на месте и размахивать руками. Со временем размахивание руками и подскакивание исчезли, но вздрагивание осталось на всю жизнь.
– Ты, мама, как курица: она не умеет ни летать, ни бегать, а только машет крыльями, – говорил Гешка.
Вечером мы выходили с папой гулять. Мы являли довольно жалкое зрелище – двое осиротевших людей бредут по улицам, я поддерживала папу под руку. Безрадостные серые дома окружали нас. Было холодно, скользко, темно, у наших дверей, как из трубы, всегда дул ветер. Я пугалась, вскрикивала, когда папа спотыкался; он, не стесняясь прохожих, кричал на меня…
Но жизнь, хромая и припадая то на одну ногу, то на другую, шла. Я металась между работой и домом, папа был недоволен, с Сережей была потеряна связь, Гешка был брошен. Чтобы как-то отмежеваться, обрести независимость, убрать постоянное чувство вины, я изобрела способ – писать. И тогда я написала первый свой рассказ:
Четырнадцать часов из жизни женщиныПроснувшись сегодня, я поняла, что меня переехало судьбы колесо. Было без четверти восемь, а на работе полагалось быть в половине девятого. Разные части моего тела были беспорядочно разбросаны по кровати. Душа же не парила над останками, а вяло лежала на подушке и сквозь серую муть тоскливо пыталась собрать телекинезом все воедино. В восемь часов все, что удалось собрать, поднялось и отправилось под душ. Я не уверена, что кое-какие части моего тела, не успевшие доползти, не были выброшены моим мужем, убиравшим постель.
Взглянув на часы, я покончила с колебаниями насчет завтрака и выскочила из дома. Было двадцать пять минут девятого.
Через стеклянную дверь я увидела силуэты наших сотрудников во главе с начальником. Все сидели на своих местах. Не успела нижняя половина моего тела следом за верхней протиснуться в дверь, как начальник сказал:
– Только что была проверка, тебе придется писать объяснительную записку.
Он посмотрел в мою сторону, но ничего не увидел, так как я проворно спряталась в дот.
– Я собираюсь пойти на семинар, – сказала я, чуть-чуть выглядывая из дота, – там для меня интересный доклад Диденко.
Ответом было молчание. Я надела темные очки, прикрыла амбразуры и вышла. Входя в зал, я услышала:
– Скорость реакции будет тем больше, чем больше положительный заряд на молекуле азота…
Говорил незнакомый женский голос.
– Кто это?
– Это зачитывают рецензию на статью Диденко.
– Когда же она успела доложить? – Я почувствовала удар, снаряд таки угодил в мой дот.
– Доклады поменяли местами, она докладывала первая.
Началась дискуссия, и я подняла руку к голове. На месте. Да и что было ее щупать? Очки ведь держатся. Тут что-то другое. Перед глазами вдруг всплыл чайный гриб из банки, что стояла в кухне на подоконнике. Гриб плавал перед глазами и мерзко подмигивал. Он на что-то подло намекал, что-то напоминал. Я опять дотронулась до головы. Гриб исчез, и вместе с ним исчезла странная, пугающая легкость в голове.
Дискуссия продолжалась. Тихо закрыв дверь, я покинула зал. Начальник вроде только меня и ждал.
– Я прошу составить план на год.
– Ты прекрасно знаешь мой план – писать диссертацию.
– Э-э-э-э! – накалялся мой начальник экспоненциальным «э-э-э». – У нас для всех права одинаковые! Никто не позволит писать диссертацию год.
– У соискателей есть права! – Я выскочила из дота и взмахнула картонной шпагой. – Им дают… время… кажется, три месяца…
– Пиши заявление в дирекцию, разрешат не ходить на работу – пиши себе диссертацию, а нет – пиши ее в свободное от работы время.
«Свободное от работы время! Свободное от работы время!» Шпага моя выпала из рук и сломалась.
– Сегодня после обеда выделяем кофактор, так что разморозь белок и готовь растворы.
Зазвонил телефон.
– Мамка, я сегодня в школу иду? – услышала я бас моего младшего сына.
– Конечно.
– Тогда мне нужна справка от врача.
– Пожалуйста, сходи сам.
– Ну уж нет. Я тогда не пойду в школу.
– Хорошо, – быстро сказала я, – подходи в двенадцать к поликлинике, – и быстро повесила трубку.
В четверть первого я подбежала к поликлинике, младший сын стоял на улице и был похож на противотанковые надолбы. Зацепившись за одну из них, я вбежала в поликлинику и побежала по коридору. Поле брошено, ни врачей, ни сестер, ни мам с детьми. Я повернула назад. В конце коридора стоял младший, ощерившийся орудиями броненосец. Броненосец дал залп:
– В школу не иду! Ты опоздала!
Мы пошли домой.
Балансируя между грудой грязных тарелок, вилок, чашек, ложек, остатков завтрака, я принялась разогревать обед.
– Что это? – спросил дед, уставившись в тарелку.
– Курица.
– Ты что, специально ее маскируешь? Почему, когда курицу мне подают в санатории, я сразу понимаю, что это курица? А у тебя она больше похожа на рыбу. Нет, – сказал дед, отодвигая тарелку, – она совершенно пережарена.
Дробинки застревали в сердце, курица, похожая на рыбу, действительно была пережарена.
– Ну что ж, – сказала я, легко улыбаясь, – отдам ее собаке.
– Ты готовишь не для собаки.
Дед был непреклонен.
Без четверти два я села и стала следить за красной секундной стрелкой, она быстро бежала по циферблату. Пора было отправляться на работу. На кухне была относительная чистота. Семья была относительно накормлена, но разные части моего тела, им только дай волю, поползли по укромным местам, чтобы вздремнуть. Тут я вспомнила про чайный гриб. Банка, как всегда, стояла на подоконнике, но гриб почему-то вяло лежал на дне. Что-то неприятно кольнуло меня. Я отвернулась. А душа, квохча, как курица, собирала свое войско под крыло, и в два-десять, раздираемая жалостью и долгом, повела пошатывающуюся армию на работу.
Выделение кофактора требовало собранности, внимания, физических сил и везения. Все это, как вексель, было предъявлено мне, как только я вступила в лабораторию. Загремели фанфары, ударили барабаны, я включила третью скорость. «О-о-о!» – закричали все части моего тела, и я пошла-поехала. Как пулемет, строчил насос, в дымовой завесе пролитого азота скрылся (о, если бы навсегда!) мой начальник, «так-так-так» – стучали мои каблучки. Шоколадное драже белка таяло, как уходящий под воду аквалангист, булькал аргон, капала колонка. Каждая часть моего тела приобрела вынужденную автономность: руки взвешивали, растворяли, капали, прокалывали, ноги бегали вверх-вниз. Крутилась центрифуга, крутилась я, 1000 g, обрушившиеся на меня, полностью раздавили мое тело к половине седьмого. Вдавленная в спинку старого колченогого кресла, я перестала существовать, оставив вместо себя тень.
