Николай Сченснович - Записки актера и партизана
За что?!
Этот вопрос, видимо, не приходил никому из гитлеровцев в голову, и вряд ли кто из них смог бы на него ответить. Такие вопросы им не задавались, а если кто-нибудь попробовал бы их задать - это грозило смертью.
Последние дни в Минске прошли как в тумане. Думалось только об уходе, волновался, чтобы ни у кого не вызвать подозрений. Иначе - конец.
Зашел в "штаб", рассказал там очередные новости, а в душе жалел, что нельзя взять друзей с собой. Но идти в лес с маленькими детьми вряд ли кто решился бы. Тогда мы не знали, что во всех партизанских отрядах было много молодых девушек и женщин, которые воевали не хуже мужчин, а в разведке иногда справлялись гораздо лучше, так как вызывали меньше подозрений.
2 октября 1943 года - памятный для меня день.
Утром я встал очень рано. Сколько спал - не знаю. Все время просыпался и смотрел на часы, боясь опоздать, хотя будильник был поставлен на нужное время.
Встал тихо, чтобы не тревожить соседей. Встречаться с ними не входило в мои планы - не хотел лишних расспросов.
Все было уложено с вечера в небольшую плетеную корзиночку с двумя ручками. Там лежали две пары белья, полотенце, два куска мыла, бритва, кисточка, маленькое зеркальце, столовая ложка, большой складной нож, пять тетрадей, бутылочка с чернилами для авторучки и несколько карандашей. По совету Софьи Игнатьевны взял две пачки соли, тоже будто на обмен.
Нужно было умыться, побриться последний раз в домашних условиях, съесть что-либо перед большой дорогой, и можно отправляться в путь.
Последние приготовления прошли очень быстро. Уходить из дому было еще рано. Я уселся на стул возле круглого стола и огляделся, как бы прощаясь со своей комнатой. Невольно задумался.
Жизнь в лесу, в окопах мне была хорошо знакома с первой мировой войны. Но тогда мне было 20 лет. А 50-летний человек с больной ногой - плохая находка для партизанского отряда. Но я знал, что у меня достаточно твердый характер, чтобы перенести все трудности партизанской жизни.
Какие бы мрачные картины я ни рисовал себе, настроение оставалось радостным. С таким настроением, вероятно, убегают из тюрем и ждут сигнала, по которому нужно отправляться в путь. Что будет дальше - не мог знать, но сегодня я начинал новую жизнь!
Из города выходить трудно. Риск. Но вся война держится на этом. Тут одна надежда на проводника, который знает дорогу как свои пять пальцев.
Пора уходить. Скоро начнут просыпаться соседи, и тогда не избежать расспросов: куда, зачем? Сейчас идут уже на работу те, кому до нее предстоит дальняя дорога. Каждый несет либо сумку, либо мешочек, куда кладут инструменты и еду. А иногда - предназначенное на продажу или обмен.
Тихонько вышел. Идти далеко. Нужно пройти всю Пушкинскую, Советскую, мимо Дома правительства на Московскую улицу, а там свернуть направо в переулок, подойти к железнодорожному переезду и встретиться с Софьей Игнатьевной.
Дорога, по которой ходил несколько раз в день, была знакома во всех подробностях. В некоторых местах пешеходы пробирались для сокращения пути через развалины, сворачивали в стороны, чтобы избежать встречи с патрулем, проверяющим документы.
Обычно я ходил по этим улицам, почти не обращая внимания на то, что происходит вокруг, думая о чем-либо своем. Теперь же ничего не ускальзывало от моего внимания: немецкий патруль, идущий навстречу, жандармы, стоящие на перекрестке, готовые проверить документы у любого, показавшегося им подозрительным.
Чтобы не вызвать подозрений, нужно идти прямо, не ускоряя шага, не обращая на них никакого внимания. Смелость - лучший способ избежать проверки, а если все же проверят - театральное удостоверение никогда еще не подводило.
Когда подходил к месту встречи, выглянуло солнце. Погода обещала быть отличной. Я пришел точно в назначенное время, но меня уже ждали.
Софья Игнатьевна была в простом темненьком платье, на плече повешенный на тоненькую палочку небольшой белый узелок. Этот узелок стал для меня как бы путеводной звездой.
Условия нашего движения были такие: Софья Игнатьевна не торопясь идет впереди, не оглядываясь и не обращая на нас никакого внимания. Мы - я, медсестра Александра Николаевна и Виктор Крищанович - следуем за ней каждый сам по себе, будто незнакомые. Иногда Софья Игнатьевна будет в определенных местах, по своему выбору, останавливаться для отдыха, и тогда мы тоже должны садиться где-либо у дороги, ни в коем случае не подходить ни к ней, ни друг к другу. В случае провала - все ведь может быть - каждый должен выходить из создавшегося положения сам, не впутывая других.
Мы следили за Софьей Игнатьевной. Когда она двинулась вдоль полотна железной дороги, мы по одному пошли вслед. Вдоль железнодорожного полотна ходило много людей. Рабочие и служащие всегда торопились, а потому ходили по тропкам, сокращающим путь. Одни шли перед нами и за нами, другие навстречу, некоторые пересекали путь. Поэтому нужно было очень внимательно следить за узелочком.
Дороги этой я не знал. Мне никогда не приходилось бывать в том районе. Потому изо всех сил старался не отстать. Проходили переезды, их на нашем пути встречалось несколько.
Но вот постепенно начали приближаться к окраине города. Софья Игнатьевна свернула в какой-то переулок, прошла между маленькими домиками через проходные дворы. Чувствовалось, что этот путь был ей настолько знаком, что она могла здесь пройти с завязанными глазами.
Наконец домиков становилось все меньше, а расстояние между ними все больше. Вот мы прошли мимо последнего, причем не по улице, а какой-то тропинкой позади огородов. Перед нами раскинулось картофельное поле, разбитое на участки.
Проводница наша прибавила ходу, и я с трудом поспевая за ней. Очевидно, тут был опасный участок дороги и его нужно проскочить поскорей.
Теперь нигде не было видно жилья. Вдруг вдали показалось какое-то здание, окруженное высоким забором. Путь наш лежал как раз мимо его. По тому, как проводница уверенно шла, никуда не сворачивая, можно было понять, что она не опасается встречи с людьми, охранявшими его.
Постепенно мы приближались. Уже можно было разглядеть двоих немцев с винтовками, сидящих возле ворот на скамейке. Софью Игнатьевну не остановили, а увидев меня, один немец поднял руку и пошел мне навстречу. Подойдя, спросил документы, а затем осмотрел мою корзиночку. Поинтересовался, куда и зачем иду. Я объяснил, что иду в деревню обменять кое-что на еду, и обещал ему на обратном пути дать парочку яиц. Немец закивал головой и махнул рукой, чтобы я проходил.
Это были пожилые солдаты, очевидно призванные в армию по тотальной мобилизации, а потому с ними можно было договориться. Вероятно, они охраняли какие-то не очень важные склады и получали от проходивших яйца и сало, что их вполне устраивало. Если бы мы наткнулись на эсэсовцев или полицейских, нас арестовали бы и дело могло окончиться расстрелом.
