Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век
А стоило губернаторшам-соблазнительницам покориться вдохновению их прославленных воздыхателей и перевоплотиться в пленительные поэтические образы, как на душе у влюблённых творцов заметно полегчало. Об этом чудесном свойстве своего призвания Боратынский и написал в одном из писем той поры: «Поэзия – чудесный талисман: очаровывая сама, она обессиливает чужие вредные чары». Ну а генерал-губернаторы, хотя и не были приглашены в литературное бессмертие, тем не менее посодействовали скорейшей отставке и отъезду страстных поэтов – подальше от греха. В случае с Пушкиным это выглядело буквально как ссылка из ссылки.
Москва, отдалившая Боратынского от испытанных друзей и столичного кипения литературной жизни, показалась ему скучной. Общение Евгения Абрамовича поначалу ограничивается двумя ближайшими приятелями: Денисом Давыдовым и Александром Мухановым. В доме поэта-партизана Давыдова он ещё в 1825 году, будучи в отпуске, познакомился с Анастасией Львовной Энгельгардт. И вот теперь с благословения матери Евгений Абрамович обвенчался с полюбившейся ему девушкой.
Брак этот разочаровал многих. Анастасия Львовна отнюдь не обладала изящной и томной элегической наружностью, а поэтому вкривь и вкось судачащей светской толпе показалась не слишком удачной иллюстрацией к стихам своего мужа. Однако же он был счастлив.
В каком-то смысле предпочтение Боратынского явилось полной противоположностью выбору, сделанному Пушкиным, ибо внешность Натальи Николаевны была куда как поэтична. А вот если говорить о сердце и душе обеих избранниц, получается обратная ситуация. Почти полное равнодушие к стихам со стороны супруги Александра Сергеевича и глубокое понимание поэтического слова женою Боратынского. Если для Пушкина подчас оказывалось невозможным добиться хотя бы элементарного любопытства Натальи Николаевны к его новым произведениям, то Анастасия Львовна не только с величайшим вниманием выслушивала стихи мужа, но обязательно их переписывала, а в суждениях о поэзии проявляла такой вкус, что без её одобрения Боратынский ничего не печатал.
Впрочем, оба поэта, каждый в первую пору своей семейной жизни, были счастливы. Но, как известно, вечное блаженство на земле невозможно. И если счастье Пушкина было разрушено именно ввиду бесцеремонной и нахальной близости общества, то семейные радости Боратынского выдохлись и оскудели как раз по причине почти полной изолированности поэта от этого самого общества.
В 1827 году вышла его первая книга «Стихотворения Боратынского», замысел которой возник ещё в Финляндии. Именно оттуда четырьмя годами прежде поэт обратился к издателям «Полярной звезды» Бестужеву и Рылееву с просьбой помочь в его осуществлении. Они согласились и даже заплатили Евгению Абрамовичу тысячу рублей за право издать его сочинения, но с выпуском затягивали. Вероятно, стихи элегического поэта показались будущим декабристам, а тогда тайным заговорщикам, слишком аполитичными. В письме Пушкину Бестужев признался, что перестал верить в дарование Боратынского.
Поселившись в Москве, Евгений Абрамович обратился к другому издателю – редактору журнала «Московский телеграф», с предисловием которого книга и была вскоре напечатана. Причём оценка творчества Боратынского, высказанная Полевым, была и щедра, и небезосновательна: «В том роде, в каком он пишет, доныне никто с ним не сравнялся». Что это за род – издатель не назвал, однако можно полагать, что речь идёт о философской лирике. А в пору, когда ещё не прозвучал Тютчев, таких мудрых и глубоких стихов, пожалуй, и в самом деле ещё ни за кем не числилось; и Муза Боратынского, может быть, несколько педантичная и холодная, всё ещё оставалась самой интеллектуальной на российском Парнасе.
В 1828 году Евгений Абрамович пробует служить на гражданском поприще и поступает в Межевую канцелярию. Два с половиной года пересиливает себя, и хотя служба не слишком его отягощала, поэт всё-таки увольняется: «Не гожусь я ни в какую канцелярию…»
Москва, не в пример прозападному Петербургу обращённая к России, пробует заинтересовать своим славянофильством и Боратынского. Поэт не только знакомится, но и довольно коротко сходится с московскими писателями, составлявшими «Общество любомудров»: Хомяковым, Веневитиновым, Одоевским, Шевырёвым… С критиком Иваном Киреевским, тоже любомудром, даже завязывается дружба. Отсюда и частые посещения Евгением Абрамовичем салона Елагиной, матери братьев Киреевских.
Становится он завсегдатаем и гостиной Зинаиды Волконской, представлявшей в одном лице поэтессу, певицу, композитора и просто красавицу. В её доме на Тверской с завидным постоянством и охотой собирался весь цвет русской аристократии и культуры, но лишь до тех пор, пока в 1829 году «Северная Корина» не оставила навсегда Отечество и не уехала в Италию. Именно у Волконской Евгений Абрамович впервые увидел Адама Мицкевича и услышал его вдохновенные импровизации. Тогда же, при отъезде польского поэта в Петербург, довелось Боратынскому участвовать и в его прощальном чествовании. На золотом кубке, поднесённом знаменитому гостю московскими литераторами, среди прочих выгравировано имя Боратынского. Однако его поэтическое слово, посвящённое польскому собрату, оказалось и значительнее, и долговечнее нацарапанного художником на благородном металле.
К**
Не бойся едких осуждений,
Но упоительных похвал:
Не раз в чаду их мощный гений
Сном расслабленья засыпал.
Когда, доверясь их измене,
Уже готов у моды ты
Взять на венок своей Камене
Её тафтяные цветы;
Прости, я громко негодую;
Прости, наставник и пророк,
Я с укоризной указую
Тебе на лавровый венок.
Когда по рёбрам крепко стиснут
Пегас удалым седоком,
Не горе, ежели прихлыстнут
Его критическим хлыстом.
В том же 1828 году под одной обложкой вышли две стихотворные повести: «Бал» Боратынского и «Граф Нулин» Пушкина. Совместная книга вызвала дружные приветствия соратников, и противники обрушились на неё с общим энтузиазмом. В «Дамском журнале» Шаликова был помещён критический разбор «Бала» и эпиграмма на обоих поэтов, построенная на топорной попытке каламбура относительно «баллов» и «нулей». Надеждин в «Вестнике Европы» назвал поэмы «прыщиками на лице нашей вдовствующей литературы». А вот журнал «Славянин» охарактеризовал произведения Пушкина и Боратынского общим резюме: «Высокая простота!»
В 1831 году два лучших поэта опять выступили единым фронтом уже в альманахе «Денница» и на сей раз в жанре эпиграммы. И опять прицельный огонь по общему врагу – Фаддею Булгарину с его романом «Иван Выжигин». Если Александр Сергеевич перекрестил незадачливого автора в Авдея Флюгарина, то Евгений Абрамович подыскал другое, не менее меткое и узнаваемое имя.
