Элис Токлас - Моя жизнь с Гертрудой Стайн
Миссис Улльман привела Инфанту на улицу Флерюс, чтобы познакомить с Гертрудой и коллекцией картин. Когда ее привели во двор, Инфанта повернулась к миссис Улльман и спросила: «Куда вы меня привели? Что это за место?». Пришлось ее успокаивать, что это не засада.
Мы встречались с Инфантой несколько раз у миссис Улльман. Через несколько лет, уже после войны я делала покупки на улице де ля Пэ (Гертруда оставалась в машине), и неожиданно оказалась напротив Инфанты. Я немного замешкалась, не зная как себя вести по этикету. Должна ли я представиться или безмолвно пройти мимо? Но она мгновенно, несмотря на промежуток в четыре военных года, признала меня: «Здравствуйте, мисс Токлас. Как поживает мисс Стайн?». Я сказала, что она сейчас в машине и чувствует себя вполне хорошо. «Я приду навестить вас», — сказала она.
Однажды вечером Лео привел Пикассо в свою студию. Когда он отпустил Пикассо, тот в ярости заявился к нам: «Он не оставляет меня в покое. Ведь он сам сказал, что мои рисунки важнее Рафаэлевских. Почему он не может оставить меня в покое с тем, что я делаю сейчас?». Лео разошелся, как и Пикассо, и, придя, хлопнул дверью, что соединяла две комнаты. Это стало началом расхождения Лео и Гертруды — его отношение к творчеству Пикассо и к ее творчеству. Когда Лео пришел объяснить свою позицию подробнее, она швырнула книги на пол, чтобы прервать его.
Летом Гертруда, Лео и я отправились в Каса Риччи. Гертруда работала, а я болтала с Маддаленой, кухаркой, об итальянской кухне и способах приготовления пищи. Ее дочь, Евгения, помогала и обслуживала нас за столом.
У Гертруды исписалась авторучка, и она выбросила ее в мусорную корзину. Маддалена подобрала и спросила: «Можно мне взять ее и отдать жениху Евгении?». Маддалена объяснила, что он работает в почтовом отделении и будет счастлив иметь авторучку.
Мы с Гертрудой предприняли короткую поездку в Рим. Там ей приглянулась очень изящное черное блюдо в стиле Ренессанс, которое я нашла у ловкого торговца антиквариатом, искавшим старинные ковры для Пирпонта Моргана. Я спросила, продается ли блюдо, он ответил, что будет рад, если мы станем его владельцами и упомянул цену. Гертруда кивнула мне, давая знать, что мы согласны. Мы тщательно обложили блюдо соломой и поместили в деревянный ящик. Я привезла его во Фьезоле. Там мы открыли ящик и осторожно поместили блюдо в высокий комод, где оно находилось в безопасности. И Гертруда и я попросили Маддалену не трогать блюдо.
На следующее утро Маддалена принесла кофе Гертруде в спальню, а у Гертруды случился приступ икоты. Маддалена в спешке оставила комнату, но вернулась назад, рыдая: «О, синьора, я только что уронила черное блюдо на пол, и оно разлетелось на мелкие кусочки!». Мы весьма расстроились, а Маддалена, заметив, что от испуга икота пропала, сказала: «О, синьора, я сказала так, чтобы вылечить вас, ничего не случилось с тарелкой».
Лето мы провели отлично, хотя были заняты. Гертруда работала и встречалась со своими флорентийскими друзьями. Среди них была и Мейбл Додж. Ее к нам в Париже привела с год тому назад Милдред Олдрич, чтобы познакомить с Лео и Гертрудой. Мейбл Додж жила на вилле Курония в Арцетри, в которой ее второй муж, Эдвин Додж, архитектор, очень искусно переделал огромную гостиную.
Маленький сын Мейбл от первого брака хотел полетать и залез на перила террасы, вытянув свои руки. Мейбл подстрекала его: «Лети, мой дорогой, лети, если хочешь». Но мальчишка не послушался, слез вниз. Эдвин сказал Мейбл: «Что за спартанская мать!».
Как-то Мейбл попросила меня сходить на железнодорожную станцию и встретить Констанцию Флетчер, приезжавшую из Венеции, где она проживала. «Вы узнаете ее, потому что она глухая и будет одета в пурпуровое платье», — проинструктировала Мейбл. На станции мисс Флетчер подошла ко мне. Она была одета не в пурпурное платье, а в ярко зеленое, была не глухой, а почти слепой и всматривалась через монокль.
Вернулись мы в Париж после этого лета на улицу Флерюс. Плотно трудились всю зиму. Гертруда работала до тех пор, пока птицы не начинали щебетать поутру — тогда она выключала свет в комнате и отправлялась в постель.
Пикассо и Фернанда к этому времени разошлись окончательно. Незадолго до разрыва они вместе с Ивой, новой подругой Фернанды, одним вечером нанесли нам визит. С ними был и художник Маркусси, с которым Ива прежде жила. Когда они ушли, Гертруда сказала мне: «Неужто Пикассо оставляет Фернанду ради этого юного создания?». Так и случилось, и поначалу они были очень счастливы.
Пикассо перебрался с Монмартра и никогда больше там не жил. Сменив ряд мест, он нашел павильон на бульваре Распай. Все двигались на Монпарнас из различных частей Парижа и он стал центром обитания современных художников. В этом-то павильоне одним вечером Аполлинер назвал брошь Гертруды — большой темный коралл, вставленный в большой камень зеленого малахита — «яичницей, но чересчур жирной». В тот вечер Гийом сказал еще что-то, на что я остроумно ответила, но что — не помню. Пикассо сказал мне: «Лучшая часть Гийома проявляется, когда он немного под мухой».
С бульвара Распай Пикассо и Ива переехали в квартиру на Шольшер, выходящую окнами на кладбище Монпарнаса. Когда мы их навестили, Иве принесли чашку шоколада и она пила его. Пабло такой недостаток гостеприимства оскорбил.
У Ивы позднее резко ухудшилось здоровье, она ушла в приют, где и умерла.
Следующим летом Лео решил отдыхать в Сеттиньяно и арендовать небольшой домик на вилле Гамберайя, предложенный мисс Блад. Ему поставили условие — он не должен быть женатым. У него уже была подружка, девушка Нина из Латинского квартала, но женат он не был. Мы недоумевали; как отреагирует мисс Блад, ведь он поселился в домике с Ниной. Мисс Блад в данном случае по-видимому примирилась с ситуацией.
Мы с Гертрудой решили не арендовать Каса Риччи, а провести время в Испании. Милдред Олдрич пришла к поезду провожать нас. Она была в возбуждена, почти как и мы, хотя Гертруда уже была в Испании в 1903 г., с Лео.
Первая остановка в Бургосе. Великолепный готический собор стал первым знакомством с Испанией и испанским бытом. Рядом с собором находилась группа детей, которые постепенно стали досаждать. Одна девочка готовилась войти с нами в собор, покрыв голову небольшой вуалью. У нее были зеленые глаза, она попросила у меня денег. Я сделала вид, что не слышу. В соборе она следовала за нами по пятам и сказала: «Пенни, добрый сэр?». Мы покинули собор, выйдя через боковую дверь, незаметно от нее. Зеленые глаза и манеры напоминали Бэки Шарп[42].
