Илья Олейников - Жизнь как песТня
Звали его Матвей Исаакович, и он очень гордился своими опусами, искренно считая все им написанное вершиной мировой литературы.
– Я прочту вам сначала тэкст, который я написал специально на открытие Саяно-Шушенской ГЭС. Вы не возражевывайте? – спросил он, с замиранием сердца и завистью представляя себе то удовольствие, которое мне неминуемо предстоит получить от предстоящего прослушивания, и, не дожидаясь моего ответа, загнусавил, раскачиваясь, как раввин на молитве: – Когда царские викормыши по-хозяйски отправили Владимира Ильича в ссылку, то он, бедняжка, добирался до Шушенского долгих четыре месяца. Сегодня же… – он сделал паузу и победоносно посмотрел на меня, – сегодня же бистрокрилый лайнер Ту-154 домчал бы его дотудова всего за пять часов!
На лице его сияла такая неподдельная гордость, что возникало ощущение, что не Ту-154, а именно он, Матвей Исаакович, на собственных плечах, по просьбе тайной полиции и Николая II лично, доставил бы Ильича в указанное охранкой место.
Потом Матвей Исаакович читал и про трубы, которые «дымами фабричными машутся» (цитата), и про речку Тобол, «которой ви не найдете ни на одном карте мира, но которая тем не мене широко растекивается по глобусу истории русской революции» (опять цитата).
Все это меркло перед светлым образом Ильича, мчащегося в ссылку на реактивном самолете.
Но вернемся к моему выступлению.
Если первое отделение я открывал, представляясь эдаким добродушным, ироничным, гостеприимным бессарабцем, то во втором выходил в цивильном костюме и читал монологи, что нравилось мне значительно больше.
Декабрь расползался по зиме подтянутыми льдом лужами, что, впрочем, никак не сказывалось на нашей поездке.
Если бы незабвенный Матвей Исаакович удосужился побывать в Славянском, то он бы обязательно написал, что этот город широко растекся по глобусу отечественной химии необыкновенно ядреным и сбивающим с ног запахом дерьма.
Я бывал во многих вонючих городах, но этот по своей вонючести побивал все рекорды.
– Чем вы здесь дышите? – пораженно спрашивал я аборигенов, на что те гордо отвечали:
– Тем же, чем и вы!
Никогда бы не подумал, что в столь клоачном местечке можно повстречать подругу жизни, однако именно это и произошло.
Она сидела в первом ряду, и ее кофточка ярко фосфоресцировала на фоне серого зала. Я бодро рапортовал позитивную шелупонь и уже добрался до флагмана молдавской индустрии – тираспольского пищевого комбината.
– Вдумайтесь только в эти цифры, – оптимистично вещал я, – одних только помидоров комбинат выпускает до двухсот тысяч банок в день. Не говоря уже про огурцы! Трудно найти на карте место, куда бы не поступала его продукция. Это и Прибалтика, и Белоруссия, и даже Каракалпакия.
На слове «Каракалпакия» я обычно делал ударение, давая понять, что кому-кому, а уж такой изнеженной нации, как каракалпаки, так просто не угодишь.
В этот момент я и встретился с ней глазами и сразу почувствовал, что судьба тираспольского пищегиганта стала мне глубоко безразлична.
Думалось об одном – как познакомиться.
Работала в «Зымбете» костюмершей некая Анька по кличке Пулеметчица. Непонятно почему, но Анька считала себя невероятно умной и привлекательной. Единственное, что тревожило ее мятежную душу, – это непонимание, чего же все-таки в ней больше – ума или сексуальности.
Что касается меня, то я всегда считал, что по красоте Анька уверенно могла бы занять второе место в мире после морского окуня. А если говорить об интеллекте, то тихого омута ее сознания не потревожило ни среднее, ни даже начальное образование.
Анька была на редкость тупа, и там, где обычно располагаются мозги, зияла огромная, ничем не заполняемая дыра.
Однако обращаться в сугубо мужском коллективе с такой деликатной просьбой было абсолютно не к кому, а посему в антракте я подвел Пулеметчицу к занавесу, нашел в нем отверстие и, впихнув в это отверстие Анькину физиономию, прошептал:
– Видишь, в первом ряду сидит девушка, волосы в пучок, в руках книжка?
– Ну и шо? – буркнула Анька.
– Подойди к ней и скажи, что, когда начнется второе отделение и откроется занавес, на сцену выйдет юноша…
– И шо?
Все-таки она была законченной кретинкой.
– Да ни шо! Просто попросишь ее подождать, когда все закончится. Запомнила?
– Ага, – кивнула Анька и закатила страдальчески глаза, очевидно прося у боженьки дать ей силы, чтобы не расплеснуть по дороге вверенную ей ценную информацию.
Выйдя на сцену, я старался, как никогда. Но все напрасно. Выбранная мною девушка не только не обращала на меня никакого внимания, а наоборот – вглядывалась куда-то вглубь, явно кого-то ища и, что обидно, явно не меня.
– Анька, – спросил я расстроенно, уй-дя под жиденькие аплодисменты, – что ты ей вякнула? Она же в мою сторону даже не посмотрела!
– А шо такое? – всполошилась Анька. – Чуть шо, так сразу Анька как будто виновная! Нишо я не такого не сказала. Как ты сказал, так я и сказала. Сказала, шо выйдет юноша, откроет занавес, а потом, чтобы она его подождала. Вот шо я сказала. А она сказала: «Хорошо». Больше я ничего не сказала.
Мне стала понятна природа тревожного взгляда, устремляющегося за кулисы. Она искала таинственного носителя загадочной профессии открывальщика занавесов. Я дождался конца концерта и перехватил незнакомку у самого выхода.
– Что вам угодно? – спросила она, обдав меня Гренландией.
– Видите ли, – сказал я, стараясь выглядеть предельно тактичным, – мне сдается, что вас неправильно проинформировали.
Далее я понес абсолютную лабуду, разобраться в которой было невозможно ни практически, ни теоретически.
– Дело в том, – вешал я лапшу девушке, – что наша заведующая костюмерным цехом неправильно истолковала и даже исказила все то, что я просил довести до вашего сведения, и, говоря о субъекте, открывающем занавес, она име-ла в виду не работника, открывающего занавес элементарным поворотом ручки, а наоборот, – того, кто одним лишь своим выходом на сцену символизирует открытие этого занавеса. А поскольку этим субъектом "Х" был я, то мне показалось, что вы, как девушка, несомненно логически мыслящая, сопоставив все эти факты, легко бы пришли к заключению, что костюмерша имела в виду не некое эфемерное существо, формально выполняющее механическую функцию, а мою личность, как таковую.
Еле выпутавшись из этого, безусловно, сложносочиненного предложения, я почувствовал:
а) тоску и опустошение;
б) желание выпить.
– Вы сами-то поняли, что сказали? – спросила девушка.
– Не-а! – признался я.
В кармане доживала последние часы потрепанная, много повидавшая на своем веку трешка. Тем не менее, чтобы не ударить в грязь лицом, я пригласил девушку в ресторан, где мы наконец и познакомились.
