Виктор Есипов - Четыре жизни Василия Аксенова
Верно отметил Александр Аничкин:
«В этом варианте обвинение брошено прямо – власти. Власть будит охваченных страхом людей посреди ночи. Хуже – рождает страсть к предательству, от которой мутится рассудок. Вольнодумцу, будущему диссиденту Аксенову это было близко – это раскрывало, что же происходит в обществе, что разъединяет отношения между людьми»[89].
Последнее предательство совершилось в 2009 году при выходе «Таинственной страсти»: издатели (семья Роберта Рождественского), пользуясь тем, что Василий Аксенов был уже безнадежно болен, бессовестно откорректировали его текст. Они выбросили из него четыре полноценные главы, компрометирующие, по их мнению, моральный облик Роберта Эра, чем лишили его образ обаяния и жизни…
В 2011 году последний завершенный роман Василия Аксенова был издан тем же издательством «Семь дней» вновь, теперь уже в полном объеме. Возможно, одной из причин этого стало выступление в эфире «Эха Москвы» автора этих строк и Анатолия Гладилина, старейшего друга Аксенова, в котором беспрецедентному редактированию текста умершего писателя была дана соответствующая оценка.
«Затоваренная бочкотара» Василия Аксенова И «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева
[90]
Василий Аксенов на однажды заданный ему вопрос, как он относится к поэме Венедикта Ерофеева «Москва – Петушки», ответил неожиданно. Слегка нахмурившись, он произнес: «Без „Затоваренной бочкотары“ не было бы ерофеевской поэмы». Ответ этот запомнился. Но, к сожалению, лишь после его ухода удалось с пристрастием перечитать оба произведения и литературу о них. И сопоставить впечатления от прочитанного с суждением Аксенова.
Повесть «Затоваренная бочкотара» опубликована в журнале «Юность» в 1968 году, поэма Венедикта Ерофеева написана в 1969-м. То есть возникли они, можно сказать, в одно время, аксеновское творение чуть раньше. Что еще есть общего между ними? На первый взгляд, пожалуй, только предмет изображения, люмпенизированный состав персонажей.
Вот что писал о «Затоваренной бочкотаре» Бенедикт Сарнов:
«Но ведь и люди у Аксенова тоже те самые, „о которых трудно сказать, кто они: ни рабочие, ни крестьяне, ни народ – ни то ни се“. Именно вот этих деклассированных, люмпенизированных людей и сделал он своими героями. А можно даже и расширить это определение, сказав, что главный его герой – вся наша люмпенизированная советская жизнь, наше насквозь люмпенизированное советское общество.
Посмотрите, как быстро „закорешились“ в этой его повести спившийся, сошедший с круга деклассированный шоферюга Володька Телескопов и „рафинированный интеллигент“ Вадим Афанасьевич Дрожжинин – научный консультант „в одном из внешних культурных учреждений“»[91].
То же отмечает критик Юрий Левин в творении Ерофеева: «Предмет изображения в поэме – „низкая жизнь“, ее персонажи – люмпены и алкоголики, весь антураж сугубо „плебейский“»[92].
Помимо отмеченного, общим для обоих произведений является хронотоп дороги.
Дорога ведет героев Аксенова, которые едут в бортовой машине, загруженной затоваренной бочкотарой, от сельпо неназванного районного центра, минуя «голубые рощи», деревни «с ветряками, с журавлями, с обглоданными церквями, мимо линий высокого напряжения» в город Коряжск. Но они сбиваются с пути, попадают в город Мышкин, потом в городок Гусятин, где «на бугре перед старинным гостиным двором стоит величественный аттракцион „Полет в неведомое“», и в конце концов все-таки добираются до Коряжска. Однако и там путешествие не оканчивается, потому что бочкотару забраковали «бюрократы проклятые»: «Затоварилась, говорят, зацвела желтым цветком, затарилась, говорят, затюрилась»! Герои повести вновь погружаются в бортовую машину, на свои насиженные места, и отправляются со своей затоваренной бочкотарой теперь уже неведомо куда.
Дорога героя Венедикта Ерофеева, которому автор, не колеблясь, отдает свое имя и фамилию, – это маршрут электрички Москва – Петушки, отправляющейся с Курского вокзала в 8 часов 16 минут утра, в которую он садится с чемоданчиком, заполненным спиртными припасами: «две бутылки кубанской, по два шестьдесят две каждая», «две четвертинки российской, по рупь шестьдесят четыре» и еще «розовое крепкое за рупь тридцать семь», да еще «два бутерброда…». Припасены и гостинцы для двух дорогих людей в Петушках: орехи для трехлетнего сыночка, «самого пухлого и самого кроткого из всех младенцев», уже знающего букву «ю», «как свои пять пальцев», и конфеты – для той, ни разу не названной по имени, которая будет встречать его «ровно в одиннадцать» на перроне в Петушках: «Рыжие ресницы, опущенные ниц, и колыхание форм, и коса от затылка до попы». Да и сами Петушки – «это место, где не умолкают птицы ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех, может, он и был, – там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен…»[93]. Но дорога эта странным образом все удлиняется и удлиняется, хотя названия станций чередуются в установленном железнодорожным расписанием порядке, и вот уже темно за окнами, прошел целый день дороги, а любезных Петушков, находящихся в двух с чем-то часах пути от Москвы, герой Ерофеева так и не достигает.
М. М. Бахтин отмечал «одну очень существенную черту „дороги“: дорога проходит по своей родной стране <…>; раскрывается и показывается социально-историческое многообразие этой родной страны[94].
В определенной мере это может быть отнесено и к рассматриваемым произведениям.
У Аксенова это русская провинция. Повесть открывается следующей выразительной картинкой: «В палисаднике под вечер скопление пчел, жужжание, деловые перелеты с георгина на подсолнух, с табака на резеду, инспекция комнатных левкое и желтофиолей в открытых окнах; труды, труды в горячем воздухе районного центра».
Или вот картинка другого провинциального городка: «По главной улице Мышкина в розовом сумраке бродили, удовлетворенно мыча, коровы, пробегали с хворостинами их бойкие хозяйки. Молодежь сигаретила на ступеньках клуба. Ждали кинопередвижку. Зажглась мышкинская гордость – неоновая надпись „Книжный коллектор“».
У Ерофеева диапазон у́же.
Это Москва в районе Курского вокзала, электричка, где у Венички неожиданно обнаруживаются собутыльники, несколько неопределенно-импрессионистических отблесков в тускнеющем Веничкином сознании от так и неосуществившейся в поэме картины Петушков.
Вот для примера сценка в вокзальном ресторане:
