Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
Корреспонденты тоже остались.
Телеграммой вызвали из Москвы Григория Моисеевича Беркенгейма.
Весь день Л. Н. чувствовал себя очень плохо. Среди дня он вдруг позвал: «Маша!»
Здесь народу все прибывает. В буфете — клуб. Корреспонденты получают в известные часы от докторов бюллетени. Всякий, кроме того, старается получить какие‑нибудь свежие новости; они положительно рвут каждого из нас на части, стоит только появиться в пределах станции.
В буфете в часы обеда — давка. Курят, шумят, держатся шумно и развязно…. Разгуливает по станции со своим свояком …, которого все Толстые зовут «Вака». Все они пьют (и много), едят и болтают… Вся эта толчея — мучительный контраст с роковой таинственной борьбой жизни и смерти, происходящей в двух шагах, в маленьком домике начальника станции…
К вечеру у Л. Н. стала подниматься температура — 38,4. Весь день он был в полузабытьи. Состояние очень тяжелое. Вечером приехал из Телятенок Дима Чертков.
После ужина Иван Иванович, Дима и я пошли в дом начальника станции. Сидели в столовой, пили чай. Л. Н. сделали клизму, давшую удовлетворительный результат, о чем Душан Петрович сообщил нам с сияющим лицом. Температура упала — 37,6. Л. Н. стал спокойнее. Доктора и мы все вслед за ними немного приободрились.
Александра Львовна за чаем рассказала, как было все в Ясной после отъезда Л. Н. Уехал он так:
Все последние дни он собирался уехать, но все откладывал. В самый день, предшествовавший уходу, или накануне Л. Н. сообщил Черткову, что пока отложил свой уход. С вечера никто не знал, что он уйдет, да и сам он, видимо, в эту ночь уходить не собирался.
Л. Н. лег в половине двенадцатого. В третьем часу проснулся, услыхав шорох, и увидал в кабинете свет. Это Софья Андреевна читала его дневник и рылась в его бумагах. Немного погодя, думая, что Л. Н. не слыхал этого, она, заметив, что он не спит (она накануне потребовала), чтобы между спальней Л. Н. и ее комнатой все двери были раскрыты, чтобы она слышала всякое его движение), пришла якобы справляться об его здоровье.
Л. Н. после ухода Софьи Андреевны лег было снова, но вдруг почувствовал, что больше не может. Он встал, написал Софье Андреевне письмо, разбудил Душана Петровича, а потом Александру Львовну. Они все, Душан Петрович, Александра Львовна, Варвара Михайловна, стали наскоро укладывать самые необходимые вещи.
Л. Н. сам пошел на конюшню, но пойдя через сад по тропинке в полной темноте, сбился с нее, упал и потерял шапку. Он вернулся домой, взял другую шапку и тогда уже снова пошел на конюшню. Вещи принесли туда. Л. Н. все время ужасно волновался, боясь, что Софья Андреевна проснется.
В Щекине они с Душаном Петровичем ждали поезда целый час и все время трепетали возможной погони. Успокоились только, когда поезд тронулся. Все это Л. Н. описал в своем дневнике. Вот эта запись:
«Лег в половине 12. Спал до 3–го часа. Проснулся и опять, как прежние ночи, услыхал отворяние дверей и шаги. В прежние ночи я не смотрел на свою дверь, нынче взглянул и вижу в щелях яркий свет в кабинете и шуршание. Это Софья Андреевна что‑то разыскивает, вероятно, читает.
Накануне она просила, требовала, чтобы я не запирал дверей. Ее обе двери отворены, так что малейшее мое движение слышно ей. И днем, и ночью все мои движения, слова должны быть известны ей и быть под ее контролем.
Опять шаги, осторожное отпирание двери, и она проходит.
Не знаю, отчего это вызвало во мне неудержимое отвращение, возмущение. Хотел заснуть, не могу, поворочался около часа, зажег свечу и сел.
Отворяется дверь и входит Софья Андреевна, спрашивая «о здоровье» и удивляясь на свет у меня, который она видела у меня.
Отвращение и возмущение растет. Задыхаюсь, считаю пульс: 97. Не могу лежать и вдруг принимаю окончательное решение уехать.
Пишу ей письмо, начинаю укладывать самое нужное, только бы уехать. Бужу Душана, потом Сашу, они помогают мне укладываться. Я дрожу при мысли, что она услышит, выйдет сцена, истерика, и уж впредь без сцены не уехать.
В 6–м часу все кое‑как уложено. Я иду на конюшню велеть закладывать. Душан, Саша, Варя доканчивают укладку. Ночь, глаз выколи, сбиваюсь с дорожки к флигелю, попадаю в чащу, накалываюсь, стукаюсь об деревья, падаю, теряю шапку, не нахожу, насилу выбираюсь, иду домой, беру шапку и с фонарем добираюсь до конюшни, велю закладывать. Приходят Саша, Душан, Варя. Я дрожу, ожидая погони.
Но вот уезжаем. В Щекине ждем час, и я всякую минуту жду ее появления. Но вот сидим в вагоне, трогаемся.
Страх проходит. И поднимается жалость к ней, но не сомнение, сделал ли то, что должно. Может быть, ошибаюсь, оправдывая себя, но кажется, что я спасал себя — не Льва Николаевича, а спасал то, что иногда хоть чуть — чуть есть во мне…»
В Горбачеве пересадка. Там к товарному поезду прицепили один вагон третьего класса. В вагоне было страшно тесно и невыносимо душно. Л. Н. несколько раз выходил и стоял на площадке вагона.
Софья Андреевна встала в десятом часу. Вышла и, вся взволнованная, спросила Александру Львовну:
— Где папа?
— Уехал.
— Куда уехал?
— Вот письмо.
Софья Андреевна вскрикнула, бросила письмо и побежала. Побежала к пруду. Александра Львовна бросилась за ней, крикнув по дороге Булгакову, который тоже побежал. За ними вслед кинулся повар Семен Николаевич. Софья Андреевна стала на мостки, упала и, когда Александра Львовна подбежала, скатилась с мостков и спиною упала в воду. Александра Львовна скинула теплую кофту и как была в ботиках кинулась за ней и ногой вытолкнула ее на поверхность. Подоспевший Булгаков тоже влез в воду, и они вместе вытащили Софью Андреевну за платье из воды. Повар на бегу поскользнулся и упал, так что он подбежал, когда Софью Андреевну уже вытащили.
Александра Львовна накинула кофту и побежала домой.
К пруду сбежались все, живущие в доме. Софью Андреевну понесли. По дороге она сказала Феокритовой:
— Варечка, пусть ему напишут, что я топилась!
Однако, Софья Андреевна хватилась черепахового гребешка и стала просить лакея Ваню послать кого‑нибудь из деревенских ребятишек поискать его, обещая на чай и говоря: «Ведь он три рубля стоит».
Дома, когда Александра Львовна переоделась и сидела в капоте и валенках, Софья Андреевна опять побежала к пруду. Александра Львовна стала кричать. За Софьей Андреевной побежали. Оказалось, что она села недалеко от пруда на скамейку. Ее увели домой.
Александра Львовна все время не могла отойти от нее. Софья Андреевна била себя по груди тяжелым пресс — папье, кололась ножницами. Все эти предметы от нее отобрали. Она пошла к себе в комнату и прикрутила веревкой дверь. Александра Львовна налегла на дверь и оборвала веревки. Потом Софья Андреевна, когда Александра Львовна вышла из комнаты, приладила к двери какой‑то крючок, но и его постигла та же участь.
