Александр Гольденвейзер - Вблизи Толстого. (Записки за пятнадцать лет)
Говорит голосом тихим, жалким. Я пошел за Александрой Львовной, но из предосторожности дверь в кухню запер за собою на ключ.
Мы с Александрой Львовной выходим в сени. Софья Андреевна уже там. Мы уговорили ее выйти наружу. Все мы были крайне взволнованы и тронуты ее приходом. Но Боже мой, что оказалось!
В Астапово приехали фотографы от какой‑то кинематографической фирмы и захотели снять Софью Андреевну. Когда мы открыли дверь наружу, Александра Львовна увидала направленный в сторону крыльца аппарат, услыхала треск вращаемой ручки, в ужасе отшатнулась и убежала назад в дом.
Сюда приехал нынче П. А. Буланже и поселился с нами в квартире Устиновых.
С середины дня Л. Н. стала сильно мучить икота. Татьяна Львовна дала ему соды. В это время он сказал ей что‑то, но так неясно, что она не могла разобрать, говорит ли он: «соду» или «Соню».
Она склонна думать, что Л. Н. сказал ей:
— На Соню много падает.
Татьяна Львовна спросила его:
— Хочешь видеть Соню?
Л. Н. ничего не ответил и отвернулся.
Дмитрий Васильевич предложил Л. Н. сделать ему клизму, чтобы облегчить мучительную икоту. Л. Н. сказал:
— Бог все устроит.
Вечером ему клизму все‑таки сделали, и опять ему стало от этого несколько легче.
Дмитрий Васильевич спросил Л.H., можно ли его перенести на другую постель.
Л. Н. сказал:
— Ах, оставьте меня! — Потом прибавил тихо: — Ну, можно.
Дмитрий Васильевич не расслыхал и переспросил:
— Можно, Л. H.?
— Можно, можно, если это вам доставляет удовольствие.
Получилась телеграмма от петербургского митрополита Антония:
«С самого первого момента вашего разрыва с церковью я непрестанно молился и молюсь, чтобы Господь возвратил вас к церкви. Быть может, он скоро позовет вас на суд свой, и я вас, больного, теперь умоляю: примиритесь с церковью и православным русским народом. Благослови и храни вас Господь. Митрополит Антоний».
6 ноября. Ночь была несколько легче прошлой: бреда не было. Утром температура 37,3. Л. Н. все время в сознании. Приехали Щуровский и Усов. Узнав об их приезде, Л. Н. сказал:
— Милые люди…
Когда Усов приподнял его и придерживал его за спину, склоняясь к нему, пока поправляли подушки, Л. Н. принял его, кажется, за Душана Петровича и поцеловал.
Усов тихо сказал:
— Никогда не видал такого больного.
Александре Львовне Л. Н. пожал руку.
Увидав Душана Петровича, опять сказал:
— Милый, милый Душан…
Осмотр докторов очень утомил Л. Н.
Осмотрев Л.H., доктора ушли в отведенное им помещение и довольно долго обсуждали положение. Вывод их мрачен: слабость сердца и сейчас очень велика, а сердце все слабеет… Надежда висит на волоске.
На вопрос Татьяны Львовны — вызвать ли телеграммой Михаила Сергеевича, Щуровский ответил:
— Откладывать в долгий ящик не следует.
— Что же — может все кончиться до ночи?
Щуровский уклонился от прямого ответа, но повторил:
— Медлить не советую.
Софья Андреевна все в том же состоянии. Ей читали нынче фельетон Меньшикова о Л.H., положительно обливающий его грязью, а она почти кричала, что все это правда и одобряла Меньшикова. Душевное состояние ее ужасно, и все- таки нельзя не испытывать к ней глубокой жалости…
Приблизительно в час — в половине второго, когда при Л. Н. были Александра Львовна, Татьяна Львовна и, кажется, Варвара Михайловна, он тихо сказал:
— Вот и конец… Просто, хорошо…
Потом он приподнялся и, собравшись с силами, довольно громко сказал:
— Помните одно: есть на свете пропасть народу, кроме Льва Толстого, а вы все смотрите на одного Льва…
После этого Л. Н. в изнеможении опустился на подушку и тихо сказал:
— Как хорошо, легко… никто не мешает…
Татьяна Львовна выбежала из комнаты и передала бывшим в домике, и мне в том числе, эти слова Л. Н.
После этого наступил резкий упадок деятельности сердца — коллапс.
Впрыснули камфору, дали дышать кислородом.
Подышав им, Л. Н. сказал:
— Совершенно бесполезно…
Д. В. Никитин говорил мне, что момент был ужасный, но он все‑таки еще не теряет искру надежды, надеясь на то, что организм Л. Н. еще крепок.
Часа в три Л. Н. стало немного легче. Он даже съел маленький стаканчик овсянки с яйцом.
Третьего дня получилась на имя Л. Н. телеграмма из Оп- тиной пустыни от иеромонаха Иосифа с просьбой разрешить приехать.
Александра Львовна ответила, что семья Л. Н. просит его не приезжать, так как видеть Л. Н. все равно нельзя. Оказывается, старцу Иосифу было синодом предписано ехать в Астапово. Он по немощи отказался. Тогда командировали игумена.
Вчера вечером игумен Варсонофий приехал вместе с иеромонахом Пантелеймоном. Они выразили желание видеть Л. Н., но им сказали, что это невозможно.
Нынче они хотели повидаться с Александрой Львовной. Она послала им письмо, в котором написала, что не может отойти от отца, что свидание их с отцом невозможно по состоянию его здоровья, что доктора не считают возможным допустить кого бы то ни было к Л.H., а главное — свидание невозможно потому, что оно противоречило бы воле Л. H., а воля отца для нее священна. Монахи еще раз письменно обращались к Александре Львовне, но она им ответила то же самое. Говорят, они надеялись, что их допустят хотя бы войти в дом, чтобы потом иметь возможность говорить, что они были у Толстого и благословили его.
Варсонофий беседовал с Д. В. Никитиным, который от имени докторов сказал ему, что допустить свидание они ни в каком случае не могут.
После того как Л. Н. немного поел, наступило небольшое облегчение. Хорошим признаком является нормальное отправление почек. Доктора немного приободрились. Говорят, что если сердце протянет дня два — три, можно надеяться, что наступит медленное выздоровление.
Сознание у Л. Н. очень ясное. Когда Г. М. Беркенгейм шепотом говорил о кефире, Л. Н. вдруг спросил:
— Откуда взяли кефир? Дайте попробовать, — и выпил немного.
Часов в десять вечера Л. Н. опять стало плохо, он начал сильно задыхаться.
Опять кислород и камфора…
Я пришел в домик. В столовой сидели доктора. Александра Львовна, все ночи почти не спавшая, тут же свалилась на диванчик и заснула мертвым сном отчаяния.
Настроение у всех нас — ужасное…
Через некоторое время Л. Н. стало несколько лучше. Часу в двенадцатом мы с Иваном Ивановичем пошли к себе немного отдохнуть.
Только что мы, наполовину раздевшись, прилегли — я еще и задремать не успел, — раздался стук. За нами прислали буфетчика: Л. Н. стало очень плохо. Было, кажется, около часу ночи.
