Ирина Кнорринг - Золотые миры.Избранное
(Это впоследствии ею выражено в стихотворении «Войной навек проведена черта»). Практически для себя Ирина находила выход сделаться «инфермьеркой», т. е. сестрой милосердия. Для этого она записалась на соответствующие курсы Народного Университета, посещала лекции по пассивной обороне, перевязкам и проч., - в ее архиве сохранились тетрадки лекционных записей.
Как и для многих людей, война являлась, несмотря на все ее ужасы и последствия, фактическим переломом в жизни. Для Ирины это было, безусловно, так, хотя она не ждала, да и не могла ждать, от войны ничего хорошего: она прекрасно понимала, что едва ли ее усталый и изнуренный организм может перенести все жизненные осложнения, вызванные войной, но она готова была ко всему, даже к самому печальному концу. «Может быть, — пишет она, — в один прекрасный вечер мы ляжем спать, да так больше и не проснемся, даже сирены не услышим. Это тоже, конечно, выход». И она готова была к такому исходу и даже, как будто, ничего против него не имела.
Мне вспоминается один момент. Это было в один из налетов немецких аэропланов, к которым мы уже настолько привыкли, что при «алертах» (alerte — тревога) даже не спускались в «абри» (abris — убежище). Ирина стояла у окна, наблюдала за кружащимися в небе аппаратами и прислушивалась, как били защитные пушки и стучали по крышам, как град, обратные осколки гранат. Я подошел к окну, Ирина мне говорит: «Знаешь, о чем я сейчас думала? Вот, думаю, может же случиться, что какой-нибудь снаряд попадет в это самое окно… И тогда — конец… И вдруг мне сделалось так радостно на душе…» И она заплакала…
***
За несколько дней до войны, когда напряжение достигло крайнего предела, поднялся вопрос, как укрыться от воздушных налетов. Правда, готовились убежища, но наш район, поблизости к монпарнасскому вокзалу, признавался, в смысле опасности бомбардировки, угрожающим. Лучше всего было бы уехать куда-нибудь в провинцию, в глушь. Большого выбора у нас не было. Решено было, что Ирина с Игорем уедут в Шартр, к ее подруге по Институту, Лиле Раковской. Впрочем, Розере (предместье Шартра), где жила Лиля, в военном отношении был столь же опасным местом, как и вокзал наш в Париже, потому что в Шартре были расположены ангары военных аэропланов, и они действительно оказались мишенью для целого ряда воздушных налетов немцев.
Но раз Ирина переехала в Шартр, нужно было как-то устраиваться там. С Лилей они были старые приятельницы и очень любили друг друга.
Из Шартра Ирина ездила в Париж довольно часто. В один из приездов ей стало плохо. Начала задыхаться. Сделали анализ — четыре «креста»! «На другой день, — записывает она, — еще хуже. Лежу — сердце колотится так, что хочется держать его руками. Дышу с трудом». Знакомая докторша впрыснула камфару. Но от госпиталя Ирина долго упиралась («А кто будет Игорю скрипку носить?»), но, наконец, ее убедили. В госпитале над ней много возились — это был один из тяжелых случаев: делали вливание серума. «Все это помогло. Я ожила. И тут только я поняла, — пишет она, — как недалека я была от смерти».
Войной навек проведена черта.
Что было прежде — то не повторится.
Как изменились будничные лица!
И все — не то. И жизнь — совсем не та.
Мы погрубели, позабыв о скуке.
Мы стали проще, как и все вокруг.
От холода распухнувшие руки
Нам ближе холеных, спокойных рук.
Мы стали тише, ничему не рады,
Нам так понятна и близка печаль
Тех, кто сменил веселые наряды
На траурную черную вуаль.
И нам понятна эта жизнь без грима,
И бледность просветленного лица,
Когда впервые так неотвратимо,
Так близко — ожидание конца.
… Если до войны Ирина кое-как боролась со своею болезнью, все-таки устраивая свою жизнь по своему желанию и вкусу, то война ее окончательно выбила из колеи, перепутала все ее счеты и расчеты.
Сама эта катастрофа пришла для нас, как какое-то чудовище, и задавила, как лавина. Переживши «свою» войну, революцию, затем эпоху беженства и эмиграции, мы, русские, с ужасом увидели, что перед нами, как на экране, начинают показываться давно нам знакомые картины… Мобилизация. Париж сразу сделался военным лагерем. Войска группировались на больших площадях, а затем стали непрерывным потоком двигаться на восток. Улица дю Шато, где мы жили, была большой проезжей дорогой, пересекающей город с запада на восток. Из наших окон днем и ночью можно было видеть, как проходили воинские части разного рода оружия. Французская армия, после войны 1914 г., считалась едва ли не самой сильной в мире: германскую военную мощь узнали потом — создание ее проглядели. Всем казалось, что опыт первой войны использован Францией до конца, линия Мажино сделала страну неприступной, а новая доктрина войны — наступление, связанное с ее вождем Гамленом, давала веру в победоносный исход войны. Прорыв через Бельгию (линия Мажино не была доведена до моря) и последующая битва — были ошеломляющим ударом для Франции. Скоро вопрос о Париже стал вполне реально на очередь. Началась эвакуация столицы…
Новые картины, как на экране, прошли перед глазами. Вместо воинских частей бодрой и сильной армии, уверенно и с надеждой идущей в бой, поползли бесконечной вереницей, беспорядочно нагруженные всяким скарбом, камионы, автомобили, появились какие-то допотопные экипажи, сильно затруднявшие вообще движение на улицах. Кажется, пущено было в ход все, что было на колесах, вплоть до детских колясок и троттинеток. Из наших окон можно было наблюдать потрясающие картины, как, например, шли люди, толкая перед собой чуть ли не игрушечную коляску, из которой торчали самые разнообразные вещи — до примуса и граммофона включительно. Нам, русским, пережившим все ужасы разных эвакуаций, это бегство потерявших голову французов, уходивших от врага в какое-то неизвестное пространство, внушало самое искреннее чувство горького сожаления. Можно было представить, что будет в пути с этими несчастными, да еще при той разрухе, которая уже начиналась в стране…
«В городе, — пишет Ирина о Шартре, — творится что-то невообразимое. Автомобили бегут непрерывно, и это — такой ужасный вид, что я иду и ревмя реву. Маленький грузовик, видимо, с фермы. Торчит детская коляска и детская головка. Хорошая машина. На крыше тюфяки. Внутри человек десять и узлы. Двое спящих детей… Грузовик с прицепкой, в прицепке узлы и из узлов торчит голова старухи в платочке… Мотоциклетка. Впереди — муж, сзади — жена. Между ними — сверху них одеяло и узел… На коленях у них — девочка лет 3–4. Она обнимает их и узлы. Узлы — тюфяки — дети — велосипеды… Сегодня появились и велосипедисты, тоже с одеялами и узлами. Ужас! И пусть Игорь все это видит, пусть знает, что война — не романтика. Я до гражданской воины этого не знала. А наши дети должны это знать, как это ни жестоко, и только в этом случае им, может быть, удастся поставить войну вне закона».
