Роберт Масси - Николай и Александра
Когда государыня садилась у окна, тоболяки отвешивали ей поклон. Солдаты неоднократно разгоняли людей, собиравшихся на улице при появлении на балконе великих княжон. В дар царственным пленникам купцы присылали провизию, монахини из Ивановского женского монастыря приносили сласти, крестьяне – масло и яйца.
Оказавшись вдали от зараженной атмосферы Петрограда, полковник Кобылинский сумел в известной мере подтянуть своих подчиненных. Наблюдая некогда недоступных монархов и их детей в непосредственной близости, солдаты с удивлением убеждались, какая это простая и дружная семья. Хотя стрелки из 2-го полка были по-прежнему враждебно настроены к царской семье, солдаты роты 1-го и, в еще большей степени, 4-го полка привязались к ней, особенно к детям. С этими бойцами часто беседовали великие княжны. Расспрашивали об их родных местах, о семьях. Мария Николаевна быстро запомнила имена жен и детей всех караульных. Для многих из этих людей Алексей Николаевич по-прежнему оставался цесаревичем, предметом особого уважения и любви. Когда дежурило «хорошее» отделение 4-го полка, Алексей с отцом ходили в караульное помещение и играли с солдатами в шашки.
Полковник Кобылинский оставался хозяином положения вплоть до конца сентября. В это время по поручению Керенского прибыли два лица, которым предписано было наблюдать за пленниками. Кобылинский же, по их словам, должен был лишь командовать охраной. Комиссар Панкратов и его помощник Никольский были эсерами, проведшими несколько лет в сибирской ссылке. Хотя они и дружили, но значительно отличались характерами. Панкратов – низкорослый, неулыбчивый человечек с густой шевелюрой, в очках с толстыми стеклами, едва приехав, поспешил представиться государю.
В своих воспоминаниях он писал: «2-го сентября я отправился в губернаторский дом. Не желая нарушать приличия, я заявил камердинеру бывшего царя, чтобы он сообщил о моем прибытии и что я желаю видеть бывшего царя. Камердинер немедленно исполнил поручение, отворив дверь кабинета бывшего царя.
– Здравствуйте, – сказал Николай Александрович, протягивая мне руку. – Благополучно доехали?
– Благодарю вас, хорошо, – ответил я, протягивая руку.
– Как здоровье Александра Федоровича Керенского? – спросил бывший царь.
В этом вопросе звучала какая-то неподдельная искренность, соединенная с симпатией и даже признательностью…»
Панкратов спросил, не нуждается ли в чем-нибудь низложенный монарх.
«– Не можете ли вы разрешить мне пилить дрова? – вдруг заявил он. – Я люблю такую работу.
– Быть может, желаете столярную мастерскую иметь? Эта работа интереснее, – предложил я.
– Нет, такой работы я не люблю, прикажите лучше привезти к нам на двор лесу и дать пилу, – возразил Николай Александрович.
– Завтра же все это будет сделано.
– Могу ли я переписываться с родными?
– Конечно. Имеются ли у вас книги?
– Даже много, но почему-то иностранные журналы мы не получаем, разве это запрещено нам?
– Это, вероятно, по вине почты. Я наведу справки».
Панкратов жалел царя и с искренней симпатией относился к царским детям. Болезнь Алексея Николаевича тревожила его; он иногда садился рядом с мальчиком и, как когда-то Распутин, принимался рассказывать о годах, проведенных в Сибири. Однажды, войдя в караульное помещение, Панкратов с удивлением увидел, что Николай II и его дети сидят и разговаривают с конвойными. Царь вежливо предложил новому комиссару сесть рядом с ними, но тот смутился и ушел.
Никольский, помощник Панкратова, – широколицый, с густыми нечесаными волосами грубиян – с пленниками вел себя совсем иначе. Невоспитанный и наглый, он винил государя в том, что в свое время его отправили в ссылку, и всеми способами старался навредить. В комнаты входил без стука, с узниками разговаривал не снимая головного убора. Любил с невинным видом протянуть руку, а потом сжать кисть другого человека своими костлявыми пальцами так, что тот морщился от боли. «С самого своего приезда он потребовал от полковника Кобылинского, чтобы нас заставили сняться, – вспоминал Жильяр. – Когда последний ему возразил, что это излишне, так как все солдаты нас знали, Никольский на это ответил: „Когда-то нас заставляли это делать, теперь настала их очередь“. Пришлось последовать сказанному, и с этого момента мы получили арестантские карточки с фотографией и регистрационным номером». Увидев однажды, что Алексей Николаевич выглянул из-за забора, Никольский устроил скандал. Цесаревич, на которого никто прежде не кричал, удивленно смотрел на нахала. Провожавший царскую семью в Тобольск комиссар Макаров прислал ей из Царского Села вина, которым пользовались в лечебных целях. Увидев ящики с вином, Никольский взбеленился. Солдат, привезший вино, объяснил, что оно доставлено с ведома Керенского. Доктор Деревенко просил отправить вино в городскую больницу, если его нельзя употреблять царственным узникам. Однако все уговоры оказались напрасными, и Никольский, по словам Эрсберг, перебил все бутылки топором.
Закоренелые эсеры, Панкратов и Никольский считали своим долгом осуществлять политическое образование солдат. К сожалению, как заметил Кобылинский, с опаской наблюдавший за этими занятиями, «проповедь эсеровской программы солдаты слушали и переваривали по-своему. Она делала солдат… большевиками». Кроме того, не соблюдались обещанные Керенским условия лучшего снабжения и повышенного жалованья.
И все же заметно на царской семье это не отражалось. В Царском Селе с ними обращались гораздо хуже. Поэтому государь и императрица в будущее смотрели с надеждой. Все, кто остался в живых из царского окружения, признают, что, вопреки известным ограничениям, жизнь в Тобольске имела для семьи государя и свои светлые стороны.
В октябре в Тобольск пришла зима. В полдень солнце светило еще ярко, но пополудни начинало смеркаться, на землю толстым слоем ложился иней. Дни становились короче. Больше всего Николай II страдал оттого, что не знал, что происходит в стране и в мире. Несмотря на обещания Панкратова, почта приходила нерегулярно, и новости, которые получал государь, представляли собой смесь слухов и фактов, доходивших до Тобольска. Так он узнал о шатком положении Керенского и Временного правительства.
По иронии судьбы Керенский сам навлек на себя беду. Несмотря на подавление июльских беспорядков, генерал Корнилов, ставший Верховным главнокомандующим армией, пришел к выводу, что правительство слишком слабо, чтобы одолеть рвущихся к власти большевиков. Поэтому в конце августа генерал приказал кавалерийскому корпусу взять Петроград и разогнать Совдепы. Временное правительство он намеревался заменить военной диктатурой, оставив Керенского в составе кабинета, но в диктаторы прочил себя самого. Убежденный социалист и противник большевизма, в борьбе с правыми мятежниками Керенский обратился за помощью к Советам. Большевики откликнулись на обращение и стали создавать Красную гвардию для отражения корниловцев. В соответствии с договоренностью Керенский освободил Троцкого и других большевистских лидеров.
